БЕСПРИДАННИЦА

И В А Н. Мазик-то пожалуйте!

Р О Б И Н З О Н. Не отдам. Ты играй со мной! Отчего ты не играешь?

И В А Н. Да как же играть с вами, когда вы денег не платите!

Р О Б И Н З О Н. Я после отдам. Мои деньги у Василия Данилыча, он их увез с собой. Разве ты не веришь?

И В А Н. Как же вы это с ними на пикник не поехали?

Р О Б И Н З О Н. Я заснул; а он не посмел меня беспокоить, будить, ну, и уехал один. Давай играть!

И В А Н. Нельзя-с, игра не равна; я ставлю деньги, а вы нет; выигрываете — берёте, а проигрываете — не отдаёте. Ставьте деньги-с!

Р О Б И Н З О Н. Что ж, разве мне кредиту нет? Это странно! Я первый город такой вижу; я везде, по всей России все больше в кредит.

И В А Н. Это я оченно верю-с. Коли спросить чего угодно, мы подадим; знавши Сергея Сергеича и Василья Данилыча, какие они господа, мы обязаны для вас кредит сделать-с; а игра денег требует-с.

Р О Б И Н З О Н. Так бы ты и говорил. Возьми мазик и дай мне бутылку... чего бы?..

И В А Н. Портвейн есть недурен-с.

Р О Б И Н З О Н. Я ведь дешевого не пью.

И В А Н. Дорогого подадим-с.

Р О Б И Н З О Н. Да вели мне приготовить... знаешь, этого... как оно...

И В А Н. Дупелей* зажарить можно; не прикажете ли?

И В А Н. Отчего не взять-с!

Р О Б И Н З О Н. Только у меня — чтоб содержать исправно! И, для верности, побольше задатку сейчас же!

И В А Н. Нет, уж он учен, задатку не дает: его так-то уж двое обманули.

Р О Б И Н З О Н. Уж двое? Да, коли уж двое...

И В А Н. Так третьему не поверит.

Р О Б И Н З О Н. Какой народ! Удивляюсь. Везде поспеют; где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну, не надо, не нуждаюсь я в нем. Ты ему не говори ничего, а то он подумает, что и я хочу обмануть; а я горд.

И В А Н. Да-с, оно, конечно... А как давеча господин Карандышев рассердились, когда все гости вдруг уехали! Очень гневались, даже убить кого-то хотели, так с пистолетом и ушли из дому.

Р О Б И Н З О Н. С пистолетом? Это нехорошо.

И В А Н. Хмельненьки были; я полагаю, что это у них постепенно пройдет-с. Они по бульвару раза два проходили... да вон и сейчас идут.

Р О Б И Н З О Н (оробев). Ты говоришь, с пистолетом? Он кого убить-то хотел — не меня ведь?

И В А Н. Уж не могу вам сказать. (Уходит.)

Входит Карандышев, Робинзон старается спрятаться за бутылку.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В (подходит к Робинзону). Где ваши товарищи, господин Робинзон?

Р О Б И Н З О Н. Какие товарищи? У меня нет товарищей.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. А те господа, которые обедали у меня с вами вместе?

Р О Б И Н З О Н. Какие ж это товарищи! Это так... мимолетное знакомство.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Так не знаете ли, где они теперь?

Р О Б И Н З О Н. Не могу сказать, я стараюсь удаляться от этой компании; я человек смирный, знаете ли... семейный...

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Вы семейный?

Р О Б И Н З О Н. Очень семейный... Для меня тихая семейная жизнь выше всего; а неудовольствие какое или ссора — это боже сохрани; я люблю и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об искусстве, например... Ну, с благородным человеком, вот как вы, можно и выпить немножко. Не прикажете ли?

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Не хочу.

Р О Б И Н З О Н. Как угодно. Главное дело, чтобы неприятности не было.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Да вы должны же знать, где они.

Р О Б И Н З О Н. Кутят где-нибудь: что ж им больше-то делать!

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Говорят, они за Волгу поехали?

Р О Б И Н З О Н. Очень может быть.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Вас не звали с собой?

Р О Б И Н З О Н. Нет; я человек семейный.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Когда ж они воротятся?

Р О Б И Н З О Н. Уж это они и сами не знают, я думаю. К утру вернутся.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. К утру?

Р О Б И Н З О Н.

Может быть, и раньше.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В.

Все-таки надо подождать; мне кой с кем из них объясниться нужно.

Р О Б И Н З О Н. Коли ждать, так на пристани; зачем они сюда пойдут! С пристани они прямо домой проедут. Чего им еще? Чай, и так сыты.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Да на какой пристани? Пристаней у вас много.

Р О Б И Н З О Н. Да на какой угодно, только не здесь; здесь их не дождетесь.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Ну, хорошо, я пойду на пристань. Прощайте. (Подает руку Робинзону.) Не хотите ли проводить меня?

Р О Б И Н З О Н. Нет, помилуйте, я человек семейный.

Карандышев уходит.

Иван, Иван!

Входит Иван.

Накрой мне в комнате и вино перенеси туда!

И В А Н. В комнате, сударь, душно. Что за неволя!

Р О Б И Н З О Н.

Нет, мне на воздухе вечером вредно; доктор запретил. Да если этот барин спрашивать будет, так скажи, что меня нет. (Уходит в кофейную.)

Из кофейной выходит Гаврило.

Г А В Р И Л О. Хорошо съездили?

И Л Ь Я. И, хорошо! Так хорошо, не говори!

Г А В Р И Л О. Господа веселы?

И Л Ь Я. Разгулялись, важно разгулялись, дай бог на здоровье! Сюда идут; всю ночь, гляди, прогуляют.

Г А В Р И Л О (потирая руки). Так ступайте усаживайтесь! Женщинам велю чаю подать, а вы к буфету — закусите!

И Л Ь Я. Старушкам к чаю-то ромку вели — любят.

Илья, цыгане и цыганки, Гаврило уходят в кофейную. Выходят Кнуров и Вожеватов.

К Н У Р О В. Кажется, драма начинается.

В О Ж Е В А Т О В. Похоже.

К Н У Р О В. Я уж у Ларисы Дмитриевны слезки видел.

В О Ж Е В А Т О В. Да ведь у них дешевы.

К Н У Р О В. Как хотите, а положение её незавидное.

В О Ж Е В А Т О В. Дело обойдется как-нибудь.

К Н У Р О В. Ну, едва ли.

В О Ж Е В А Т О В. Карандышев посердится немножко, поломается, сколько ему надо, и опять тот же будет.

К Н У Р О В. Да она-то не та же. Ведь чтоб бросить жениха чуть не накануне свадьбы, надо иметь основание. Вы подумайте: Сергей Сергеич приехал на один день, и она бросает для него жениха, с которым ей жить всю жизнь. Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича; иначе зачем он ей!

В О Ж Е В А Т О В. Так вы думаете, что тут не без обмана, что он опять словами поманил её?

К Н У Р О В. Да непременно. И, должно быть, обещания были определенные и серьезные; а то как бы она поверила человеку, который уж раз обманул её!

В О Ж Е В А Т О В. Мудреного нет; Сергей Сергеич ни над чем не задумается: человек смелый.

К Н У Р О В. Да ведь как ни смел, а миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не променяет.

В О Ж Е В А Т О В. Еще бы! что за расчет!

К Н У Р О В. Так посудите, каково ей, бедной!

В О Ж Е В А Т О В. Что делать-то! мы не виноваты, наше дело сторона.

На крыльце кофейной показывается Робинзон.

В О Ж Е В А Т О В. А, милорд! Что во сне видел?

Р О Б И Н З О Н.

Богатых дураков; то же, что и наяву вижу.

В О Ж Е В А Т О В.

Ну, как же ты, бедный умник, здесь время проводишь?

Р О Б И Н З О Н. Превосходно. Живу в свое удовольствие и притом в долг, на твой счет. Что может быть лучше!

В О Ж Е В А Т О В.

Позавидуешь тебе. И долго ты намерен наслаждаться такой приятной жизнью?

Р О Б И Н З О Н. Да ты чудак, я вижу. Ты подумай: какой же мне расчет отказываться от таких прелестей!

В О Ж Е В А Т О В. Что-то я не помню: как будто я тебе открытого листа* не давал?

Р О Б И Н З О Н. Так ты в Париж обещал со мной ехать — разве это не все равно?

В О Ж Е В А Т О В. Нет, не все равно! Что я обещал, то исполню; для меня слово — закон, что сказано, то свято. Ты спроси: обманывал ли я кого-нибудь?

Р О Б И Н З О Н. А покуда ты сбираешься в Париж, не воздухом же мне питаться?

В О Ж Е В А Т О В. Об этом уговору не было. В Париж хоть сейчас.

Р О Б И Н З О Н. Теперь поздно; поедем, Вася, завтра.

В О Ж Е В А Т О В. Ну, завтра, так завтра. Послушай, вот что: поезжай лучше ты один, я тебе прогоны* выдам взад и вперед.

Р О Б И Н З О Н. Как один? Я дороги не найду.

В О Ж Е В А Т О В. Довезут.

Р О Б И Н З О Н. Послушай, Вася, я по-французски не совсем свободно... Хочу выучиться, да все времени нет.

В О Ж Е В А Т О В. Да зачем тебе французский язык?

Р О Б И Н З О Н. Как же, в Париже да по-французски не говорить?

В О Ж Е В А Т О В. Да и не надо совсем, и никто там не говорит по-французски.

Р О Б И Н З О Н. Столица Франции, да чтоб там по-французски не говорили! Что ты меня за дурака, что ли, считаешь?

В О Ж Е В А Т О В. Да какая столица! Что ты, в уме ли? О каком Париже ты думаешь? Трактир у нас на площади есть «Париж», вот я куда хотел с тобой ехать.

Р О Б И Н З О Н. Браво, браво!

В О Ж Е В А Т О В. А ты полагал, в настоящий? Хоть бы ты немножко подумал. А еще умным человеком считаешь себя! Ну, зачем я тебя туда возьму, с какой стати? Клетку, что ли, сделать да показывать тебя?

Р О Б И Н З О Н. Хорошей ты школы, Вася, хорошей; серьезный из тебя негоциант* выйдет.

В О Ж Е В А Т О В. Да ничего; я стороной слышал, одобряют.

К Н У Р О В. Василий Данилыч, оставьте его! Мне нужно вам сказать кой-что.

В О Ж Е В А Т О В (подходя). Что вам угодно?

К Н У Р О В. Я все думал о Ларисе Дмитриевне. Мне кажется, она теперь находится в таком положении, что нам, близким людям, не только позволительно, но мы даже обязаны принять участие в её судьбе.

Робинзон прислушивается.

В О Ж Е В А Т О В. То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять её с собой в Париж?

К Н У Р О В. Да, пожалуй, если угодно: это одно и то же.

В О Ж Е В А Т О В. Так за чем же дело стало? Кто мешает?

К Н У Р О В. Вы мне мешаете, а я вам. Может быть, вы не боитесь соперничества? Я тоже не очень опасаюсь; а все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.

В О Ж Е В А Т О В. Отступного* я не возьму, Мокий Парменыч.

К Н У Р О В. Зачем отступное? Можно иначе как-нибудь.

В О Ж Е В А Т О В. Да вот, лучше всего. (Вынимает из кармана монету и кладет под руку.) Орел или решетка?

К Н У Р О В (в раздумье). Если скажу: орел, так проиграю; орел, конечно, вы. (Решительно.) Решетка.

В О Ж Е В А Т О В (поднимая руку). Ваше. Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.

К Н У Р О В. Только, Василий Данилыч, давши слово, держись; а не давши, крепись! Вы купец, вы должны понимать, что значит слово.

В О Ж Е В А Т О В. Вы меня обижаете. Я сам знаю, что такое купеческое слово. Ведь я с вами дело имею, а не с Робинзоном.

К Н У Р О В. Вон Сергей Сергеич идет с Ларисой Дмитриевной! Войдемте в кофейную, не будем им мешать.

Кнуров и Вожеватов уходят в кофейную. Входят Паратов и Лариса.

Л А Р И С А. Ах, как я устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)

П А Р А Т О В. А, Робинзон! Ну, что ж ты, скоро в Париж едешь?

Р О Б И Н З О Н. С кем это? С тобой, ля-Серж, куда хочешь, а уж с купцом я не поеду. Нет, с купцами кончено.

П А Р А Т О В. Что так?

Р О Б И Н З О Н. Невежи!

П А Р А Т О В. Будто? Давно ли ты догадался?

Р О Б И Н З О Н. Всегда знал. Я всегда за дворян.

П А Р А Т О В. Это делает тебе честь, Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж не взыщи, подчас и ваксой напоят, и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят — на какого Медичиса* нападешь. Не отлучайся, ты мне будешь нужен!

Р О Б И Н З О Н. Для тебя в огонь и в воду. (Уходит в кофейную.)

П А Р А Т О В (Ларисе). Позвольте теперь поблагодарить вас за удовольствие — нет, этого мало, — за счастие, которое вы нам доставили.

Л А Р И С А. Нет, нет, Сергей Сергеич, вы мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я — жена ваша или нет?

П А Р А Т О В. Прежде всего, Лариса Дмитриевна, вам нужно ехать домой. Поговорить обстоятельно мы ещё успеем завтра.

Л А Р И С А. Я не поеду домой.

П А Р А Т О В. Но и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем — это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением! Какую пищу вы дадите для разговоров.

Л А Р И С А. Что мне за дело до разговоров! С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой.

П А Р А Т О В. Вы поедете на моих лошадях — разве это не всё равно?

Л А Р И С А. Нет, не всё равно. Вы меня увезли от жениха, маменька видела, как мы уехали — она не будет беспокоиться, как бы поздно мы ни возвратились... Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать... чтоб благословить. Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой.

П А Р А Т О В. Что такое? Что значит: «совсем не являться»? Куда деться вам?

Л А Р И С А. Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться можно, на Волге — выбирай любое место. Везде утопиться легко, если есть желание да сил достанет.

П А Р А Т О В. Какая экзальтация! Вам можно жить и должно. Кто откажет вам в любви, в уважении! Да тот же ваш жених: он будет радехонек, если вы опять его приласкаете.

Л А Р И С А. Что вы говорите! Я мужа своего если уж не любить, так хоть уважать должна; а как я могу уважать человека, который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.

П А Р А Т О В. Извините, не обижайтесь на мои слова! Но едва ли вы имеете право быть так требовательными ко мне.

Л А Р И С А. Что вы говорите! Разве вы забыли? Так я вам опять повторю все с начала. Я год страдала, год не могла забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась, наконец, выйти замуж за Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось всё, я твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.

П А Р А Т О В. Все это прекрасно, и обо всем мы с вами потолкуем завтра.

Л А Р И С А. Нет, сегодня, сейчас.

П А Р А Т О В. Вы требуете?

Л А Р И С А. Требую.

В дверях кофейной видны Кнуров и Вожеватов.

П А Р А Т О В. Извольте. Послушайте, Лариса Дмитриевна! Вы допускаете мгновенное увлечение?

Л А Р И С А. Допускаю. Я сама способна увлечься.

П А Р А Т О В. Нет, я не так выразился; допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями, может так увлечься, что забудет всё на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?

Л А Р И С А. Ну, что же! И хорошо, что он забудет.

П А Р А Т О В. Это душевное состояние очень хорошо, я с вами не спорю; но оно непродолжительно. Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих цепей разорвать нельзя, что они неразрывны.

Л А Р И С А (задумчиво). Неразрывные цепи! (Быстро.) Вы женаты?

П А Р А Т О В. Нет.

Л А Р И С А. А всякие другие цепи — не помеха! Будем носить их вместе, я разделю с вами эту ношу, большую половину тяжести я возьму на себя.

П А Р А Т О В. Я обручен.

Л А Р И С А. Ах!

П А Р А Т О В (показывая обручальное кольцо). Вот золотые цепи, которыми я окован на всю жизнь.

П А Р А Т О В (подходя к кофейной). Робинзон, поди сыщи мою коляску! Она тут у бульвара. Ты свезешь Ларису Дмитриевну домой.

Р О Б И Н З О Н. Ля-Серж! Он тут, он ходит с пистолетом.

П А Р А Т О В. Кто «он»?

Р О Б И Н З О Н. Карандышев.

П А Р А Т О В. Так что ж мне за дело!

Р О Б И Н З О Н. Он меня убьёт.

П А Р А Т О В. Ну, вот, велика важность! Исполняй, что приказывают! Без рассуждений! Я этого не люблю, Робинзон.

Р О Б И Н З О Н. Я тебе говорю: как он увидит меня с ней вместе, он меня убьёт.

П А Р А Т О В. Убьёт он тебя или нет — это еще неизвестно; а вот если ты не исполнишь сейчас же того, что я тебе приказываю, так я тебя убью уж наверное. (Уходит в кофейную.)

Р О Б И Н З О Н (грозя кулаком). О, варвары, о, разбойники! Ну, попал я в компанию! (Уходит.)

Вожеватов подходит

Л А Р И С А (взглянув на Вожеватова). Вася, я погибаю!

В О Ж Е В А Т О В. Лариса Дмитриевна, голубушка моя! Что делать-то? Ничего не поделаешь.

Л А Р И С А. Вася, мы с тобой с детства знакомы, почти родные; что мне делать — научи!

В О Ж Е В А Т О В. Лариса Дмитриевна, уважаю я вас и рад бы... я ничего не могу. Верьте моему слову!

Л А Р И С А. Да я ничего и не требую от тебя; я прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!

В О Ж Е В А Т О В. Не могу, ничего не могу.

Л А Р И С А. И у тебя тоже цепи?

В О Ж Е В А Т О В. Кандалы, Лариса Дмитриевна.

Л А Р И С А. Какие?

В О Ж Е В А Т О В. Честное купеческое слово. (Отходит в кофейную.)

К Н У Р О В (подходит к Ларисе). Лариса Дмитриевна, выслушайте меня и не обижайтесь! У меня и в помышлении нет вас обидеть. Я только желаю вам добра и счастья, чего вы вполне заслуживаете. Не угодно ли вам ехать со мной в Париж на выставку?

Лариса отрицательно качает головой.

И полное обеспечение на всю жизнь?

Лариса молчит.

Стыда не бойтесь, осуждений не будет. Есть границы, за которые осуждение не переходит: я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны будут замолчать и разинуть рты от удивления.

Лариса поворачивает голову в другую сторону.

Я бы ни на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.

Лариса молчит.

Вы расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня, и с той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало. (Почтительно кланяется и уходит в кофейную.)

Л А Р И С А. Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят... верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь... Да, это лучше... в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.) Ох, нет... (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет... Не Кнуров... роскошь, блеск... нет, нет... я далека от суеты... (Вздрогнув.) Разврат... ох, нет... Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить... когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь... Как хорошо умереть... пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть... Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть... Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)

Входят Робинзон и Карандышев.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Вы говорите, что вам велено отвезти её домой?

Р О Б И Н З О Н. Да-с, велено.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. И вы говорили, что они оскорбили её?

Р О Б И Н З О Н. Уж чего еще хуже, чего обиднее!

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Она сама виновата: её поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла, сама имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить её, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело: прощу я её или нет; но защитником её я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за неё и наказать оскорбителей. Где она?

Р О Б И Н З О Н. Она здесь была. Вот она!

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. При нашем объяснении посторонних не должно быть; вы будете лишний. Оставьте нас!

Р О Б И Н З О Н. С величайшим удовольствием. Я скажу, что вам сдал Ларису Дмитриевну. Честь имею кланяться! (Уходит в кофейную.)

Карандышев подходит к столу и садится против Ларисы.

Л А Р И С А (поднимая голову). Как вы мне противны, кабы вы знали! Зачем вы здесь?

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Где же быть мне?

Л А Р И С А. Не знаю. Где хотите, только не там, где я.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Вы ошибаетесь, я всегда должен быть при вас, чтобы оберегать вас. И теперь я здесь, чтобы отмстить за ваше оскорбление.

Л А Р И С А. Для меня самое тяжкое оскорбление — это ваше покровительство; ни от кого и никаких других оскорблений мне не было.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жеребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас, как на вещь. Ну, если вы вещь, — это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто её выиграл, вещь и обижаться не может.

Л А Р И С А (глубоко оскорбленная). Вещь... да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я испытала себя... я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено, вы нашли его. Уходите! Прошу вас, оставьте меня!

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Оставить вас? Как я вас оставлю, на кого я вас оставлю?

Л А Р И С А. Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В (с жаром). Я беру вас, я ваш хозяин. (Хватает ее за руку.)

Л А Р И С А (оттолкнув его). О, нет! Каждой веши своя цена есть... Ха, ха, ха... я слишком, слишком дорога для вас.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Что вы говорите! мог ли я ожидать от вас таких бесстыдных слов?

Л А Р И С А (со слезами). Уж если быть вещью, так одно утешение — быть дорогой, очень дорогой. Сослужите мне последнюю службу: подите пошлите ко мне Кнурова.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Что вы, что вы, опомнитесь!

Л А Р И С А. Ну, так я сама пойду.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Лариса Дмитриевна! Остановитесь! Я вас прощаю, я все прощаю.

Л А Р И С А (с горькой улыбкой). Вы мне прощаете? Благодарю вас. Только я-то себе не прощаю, что вздумала связать судьбу свою с таким ничтожеством, как вы.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Уедемте, уедемте сейчас из этого города, я на все согласен.

Л А Р И С А. Поздно. Я вас просила взять меня поскорей из цыганского табора, вы не умели этого сделать; видно, мне жить и умереть в цыганском таборе.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Ну, я вас умоляю, осчастливьте меня.

Л А Р И С А. Поздно. Уж теперь у меня перед глазами заблестело золото, засверкали бриллианты.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Я готов на всякую жертву, готов терпеть всякое унижение для вас.

Л А Р И С А (с отвращением). Подите, вы слишком мелки, слишком ничтожны для меня.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Скажите же: чем мне заслужить любовь вашу? (Падает на колени.) Я вас люблю, люблю.

Л А Р И С А. Лжете. Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви и не нашла... её нет на свете... нечего и искать. Я не нашла любви, так буду искать золота. Подите, я вашей быть не могу.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В (вставая). О, не раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей.

Л А Р И С А. Чьей ни быть, но не вашей.

К А Р А Н Д Ы Ш Е В (запальчиво). Не моей?

Л А Р И С А. Никогда!

К А Р А Н Д Ы Ш Е В. Так не доставайся ж ты никому! (Стреляет в неё из пистолета.)