А. Н. Островский

СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ

комедия в 4 действиях
Действующие лица:
Самсон Силыч Большов, купец
Аграфена Кондратьевна, его жена
Олимпиада Самсоновна (Липочка),
их дочь
Лазарь Елизарыч Подхалюзин,
приказчик

Сысой Псоич Рисположенский,

стряпчий

Фоминишна,

ключница

Устинья Наумовна,

сваха

Тишка,

мальчик в доме Большова

Действие первое

Гостиная в доме Большова.

Явление первое
Л И П О Ч К А (сидит у окна с книгой). Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее? Приедешь в Собранье* али к кому на свадьбу, сидишь, натурально, — вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная, — вдруг подлетает кавалер: «Удостойте счастия, сударыня!» Ну, видишь: если человек с понятием али армейской* какой — возьмёшь да и прищуришься, отвечаешь: «Извольте, с удовольствием!» Ах! (С жаром) Оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцовать с студентами да с приказными*. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками*. Одно убийственно, что сабли нет! И для чего они её отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они звенят, особливо если улан али полковник какой разрисовывает, — чудо! Любоваться — мило-дорого! Ну, а прицепи-ка он ещё саблю: просто ничего не увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный — уж это сейчас видно: и ловкость, и всё, а штатский что? Так какой-то неодушевлённый! (Молчание.) Удивляюсь, отчего это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков всё решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно только суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель всё за коленки хватает. Всё это от необразования! Что за важность! Он танцмейстер*, а не кто-нибудь другой. (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у нас парадный сговор*: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я, натурально, в тюлевом* либо в газовом* платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот уж полтора года не танцевала! Попробую-ка теперь на досуге. (Дурно вальсируя.) Раз... два... три... раз... два... три...
Явление второе

Липочка и Аграфена Кондратьевна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (входя). Так, так, бесстыдница! Как будто сердце чувствовало: ни свет ни заря, не поемши хлеба Божьего, да уж и за пляску тотчас!

Л И П О Ч К А. Как, маменька, я и чай пила, и вотрушку скушала. Посмотрите-ко, хорошо? Раз, два, три… раз… два…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (преследуя её). Так что ж, что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как ты греховодничаешь!.. Говорю тебе, не вертись!..

Л И П О Ч К А. Что за грех такой! Нынче все этим развлекаются. Раз… два…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться!

Л И П О Ч К А. Как не слушаться, кто вам сказал! Не мешайте, дайте кончить, как надобно! Раз… два… три…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Долго ль же мне бегать-то за тобой на старости лет! Ух, замучила, варварка! Слышишь, перестань! Отцу пожалуюсь!

Л И П О Ч К А. Сейчас, сейчас, маменька! Последний кружок! Вас на то и Бог создал, чтоб жаловаться. Сами-то вы не очень для меня значительны! Раз, два…

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как! Ты ещё пляшешь, да ещё ругаешься! Сию минуту брось! Тебе ж будет хуже: поймаю за юбку, весь хвост оторву*.


Л И П О Ч К А. Ну, да рвите на здоровье! Вам же зашивать придётся! Вот и будет! (Садится.) Фу… фу… как упаточилась*, словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Постой, уж я сама оботру! Ишь, уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили. Коли уж матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась! Отец, голубчик, через великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!


Л И П О Ч К А. Подите вы с своими советами! Что ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать прикажете? Вот другой манер, кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! Какие вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших глупостей!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Каково детище-то ненаглядное! Прошу подумать, как она мать-то честит! Ах ты, болтушка бестолковая! Да разве можно такими речами поносить родителей? Да неужто я затем тебя на свет родила, учила да берегла пуще соломинки?


Л И П О Ч К А. Не вы учили — посторонние; полноте, пожалуйста; вы и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны. Ну, что ж? Родили вы — я была тогда что? Ребёнок, дитя без понятия, не смыслила обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так и вижу, что я гораздо других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уймись, эй, уймись, бесстыдница! Выведешь ты меня из терпения, прямо к отцу пойду, так в ноги и брякнусь, житья, скажу, нет от дочери, Самсонушко!


Л И П О Ч К А. Да, вам житья нет! Воображаю. А мне есть от вас житьё? Зачем вы отказали жениху? Чем не бесподобная партия? Чем не капидон?* Что вы нашли в нём легковерного?


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А то и легковерного, что зубоскал! Приехал, ломался, ломался, вертелся, вертелся. Эка невидаль!


Л И П О Ч К А. Да, много вы знаете! Известно, он благородный человек*, так и действует по-деликатному. В ихнем кругу всегда так делают. Да как ещё вы смеете порочить таких людей, которых вы и понятия не знаете? Он ведь не купчишка какой-нибудь. (Шепчет в сторону.) Душка, милашка!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да, хорош душка! Скажите, пожалуйста! Жалко, что не отдали тебя за шута за горохового. Ведь ишь ты, блажь-то какая в тебе; ведь это ты назло матери под нос-то шепчешь.

Л И П О Ч К А. Видимый резон, что не хотите моего счастия. Вам с тятенькой только кляузы строить да тиранничать.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, как ты хочешь, там думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своём детище, как материнская утроба! Ты вот тут хохришься* да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то денно и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да пристроить тебя поскорее.

Л И П О Ч К А. Да, легко вам разговаривать, а позвольте спросить, каково мне-то?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Разве мне тебя не жаль, ты думаешь? Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же тебе вдруг жениха найти: скоро-то только кошки мышей ловят.

Л И П О Ч К А. Что мне до ваших кошек! Мне мужа надобно! Что это такое! Срам встречаться с знакомыми, в целой Москве не могли выбрать жениха — все другим да другим. Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперёд вам говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по секрету заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что, что, беспутная! Кто вбил в тебя такие скверности! Владыко милосердый, не могу с духом собраться… Ах ты, собачий огрызок! Ну, нечего делать! Видно, придется отца позвать.

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Л И П О Ч К А. Только и ладите, что отца да отца; бойки вы при нём разговаривать-то, а попробуйте-ка сами!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты прытче матери хочешь быть! У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах матушки вы мои! Посконный сарафан* сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!

Л И П О Ч К А. Как же! Позволю я над собой командовать! Вот еще новости!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Молчи, молчи, таранта* Егоровна! Уступи верх матери! Эко семя противное! Словечко пикнешь, так язык ниже пяток пришью. Вот послал Господь утешение! Девчонка хабальная!* Мальчишка ты, шельмец, и на уме-то у тебя все не женское! Готова, чай, вот на лошадь по-солдатски вскочить!

Л И П О Ч К А. Вы, я воображаю, приплетёте скоро всех будочников*. Уж молчали бы лучше, коли не так воспитаны. Всё я скверна, а сами-то вы каковы после этого! Что, вам угодно спровадить меня на тот свет прежде времени, извести своими капризами? (Плачет.) Что ж, пожалуй, я уж и так, как муха какая, кашляю. (Плачет.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (стоит и смотрит на нее). Ну, полно, полно!

Липочка плачет громче и потом рыдает.


Ну, полно ты, полно! Говорят тебе, перестань! Ну, я виновата, перестань только, я виновата.

Липочка плачет.


Липочка! Липа! Ну, будет! Ну, перестань! (Сквозь слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)…бабу глупую… неучёную… (Плачут обе вместе.) Ну, прости ты меня… сережки куплю.

Л И П О Ч К А (плача). На что мне сережки ваши, у меня и так полон туалет. А вы купите браслеты с изумрудами.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Куплю, куплю, только ты плакать-то перестань!

Л И П О Ч К А (сквозь слезы). Тогда я перестану, как замуж выду. (Плачет.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Выдешь, выдешь, голубчик ты мой! Ну, поцелуй меня!

Целуются.


Ну, Христос с тобой! Ну, дай я тебе слёзки оботру. (Обтирает.) Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы и потолкуем.

Л И П О Ч К А (голосом, еще не успокоившимся). Ах! Кабы она поскорей пришла!

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление третье

Те же и Фоминишна.

Ф О М И Н И Ш Н А. Угадайте-ко, матушка Аграфена Кондратьевна, кто к нам изволит жаловать?


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не умею сказать. Да что я тебе, бабка-угадка, что ли, Фоминишна?


Л И П О Ч К А. Отчего ж ты у меня не спросишь, что я, глупее, что ли, вас с маменькой?

Ф О М И Н И Ш Н А. Уж и не знаю, как сказать; на словах-то ты у нас больно прытка, а на деле-то вот и нет тебя. Просила, просила, не токмо чтобы что такое, подари хоть платок, валяются у тебя вороха два без призрения*, так все нет, все чужим да чужим.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот уж этого, Фоминишна, я до скончания не разберу.

Л И П О Ч К А. Ишь она! Знать, пивца хлебнула после завтрака, налепила тут чудеса в решете.

Ф О М И Н И Ш Н А. Вестимо так; что смеяться-то? Каково скончание, Аграфена Кондратьевна, бывает и начало хуже конца.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. С тобой не разъедешься! Ты коли уж начнешь толковать, так только ушами хлопай. Кто ж такой там пришёл-то?

Л И П О Ч К А. Мужчина али женщина?

Ф О М И Н И Ш Н А. У тебя всё мужчины в глазах-то прыгают. Да где ж это-таки видано, что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело — как следует назвать?

Л И П О Ч К А. Натурально, незамужняя, вдова.

Ф О М И Н И Ш Н А. Стало быть, моя правда? И выходит, что женщина!

Эскиз костюма Фоминишны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».

Л И П О Ч К А. Эка бестолковая! Да кто женщина-то?


Ф О М И Н И Ш Н А. То-то вот, умна, да не догадлива: некому другому и быть, как не Устинье Наумовне.


Л И П О Ч К А. Ах, маменька, как это кстати!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Где ж она до сих пор? Веди её скорей, Фоминишна.


Ф О М И Н И Ш Н А. Сама в секунду явится: остановилась на дворе, с дворником бранится: не скоро калитку отпер.

Явление четвёртое

Те же и Устинья Наумовна.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (входя). Уф-фа-фа! Что это у вас, серебряные, лестница-то какая крутая: лезешь, лезешь, насилу вползёшь.

Л И П О Ч К А. Ах, да вот и она! Здравствуй, Устинья Наумовна!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Не больно спеши! Есть и постарше тебя. Вот с маменькой-то покалякаем прежде. (Целуясь.) Здравствуй, Аграфена Кондратьевна, как встала-ночевала, все ли жива, бралиянтовая?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Слава Создателю! Живу — хлеб жую; целое утро вот с дочкой балясничала*.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Чай, об нарядах всё. (Целуясь с Липочкой.) Вот и до тебя очередь дошла. Что это ты словно потолстела, изумрудная? Пошли, творец! Чего ж лучше, как не красотой цвести!

Ф О М И Н И Ш Н А. Тьфу ты, греховодница! Еще сглазишь, пожалуй.

Л И П О Ч К А. Ах, какой вздор! Это тебе так показалось, Устинья Наумовна. Я всё хирею: то колики, то сердце бьется, как маятник; все как словно тебя подмывает али плывёшь по морю, так вот и рябит меланхолия в глазах.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (Фоминишне). Ну, и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь здоровались, серебряная, стало быть и губы трепать нечего.

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Ф О М И Н И Ш Н А. Как знаешь. Известно, мы не хозяева, лыком шитая мелкота, а и в нас тоже душа, а не пар!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (садясь). Садись, садись, Устинья Наумовна, что как пушка на колёсах стоишь! Поди-ко вели нам, Фоминишна, самоварчик согреть.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Пила, пила, жемчужная; провалиться на месте — пила и забежала-то так, на минуточку.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж ты, Фоминишна, проклажаешься? Беги, мать моя, проворнее.


Л И П О Ч К А. Позвольте, маменька, я поскорей сбегаю, видите, какая она неповоротливая.


Ф О М И Н И Ш Н А. Уж не финти, где не спрашивают! А я, матушка Аграфена Кондратьевна, вот что думаю: не пригожее ли будет подать бальсанцу* с селёдочкой.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, бальсан бальсаном, а самовар самоваром. Аль тебе жалко чужого добра? Да как поспеет, вели сюда принести.


Ф О М И Н И Ш Н А. Как же уж! Слушаю! (Уходит.)

Явление пятое

Те же без Фоминишны.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну что, новенького нет ли чего, Устинья Наумовна? Ишь, у меня девка-то стосковалась совсем.


Л И П О Ч К А. И в самом деле, Устинья Наумовна, ты ходишь, ходишь, а толку нет никакого.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да ишь ты, с вами не скоро сообразишь, бралиянтовые. Тятенька-то твой ладит за богатого: мне, говорит, хоть Федот от проходных ворот, лишь бы денежки водились, да приданого поменьше ломил. Маменька-то вот, Аграфена Кондратьевна тоже норовит в свое удовольствие: подавай ты ей беспременно купца, да чтобы был жалованный, да лошадей бы хороших держал, да и лоб-то крестил бы по-старинному*. У тебя тоже свое на уме. Как на вас угодишь?

«Благородный жених» («Свои люди — сочтемся»). Художник П. Д. Бучкин. Из фондов СПбГТБ.

Явление шестое

Те же и Фоминишна, входит, ставит на стол водку с закуской.

Л И П О Ч К А. Не пойду я за купца, ни за что не пойду. За тем разве я так воспитана: училась и по-французски, и на фортепьянах, и танцевать! Нет, нет! Где хочешь возьми, а достань благородного.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот ты и толкуй с ней.


Ф О М И Н И Ш Н А. Да что тебе дались эти благородные? Что в них за особенный скус? Голый на голом, да и христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печёт; а ведь хоть и замужем будешь, а надоест тебе соус-то с подливкой.


Л И П О Ч К А. Ты, Фоминишна, родилась между мужиков и ноги протянешь мужичкой. Что мне в твоем купце! Какой он может иметь вес? Где у него амбиция*? Мочалка-то его, что ли, мне нужна?

Ф О М И Н И Ш Н А. Не мочалка, а Божий волос, сударыня, так-то-с!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ведь и тятенька твой не оболваненный какой, и борода-то тоже не обшарканная, да целуешь же ты его как-нибудь.

Л И П О Ч К А. Одно дело тятенька, а другое дело — муж. Да что вы пристали, маменька? Уж сказала, что не пойду за купца, так и не пойду! Лучше умру сейчас, до конца всю жизнь выплачу: слёз недостанет, перцу наемся.

Ф О М И Н И Ш Н А. Никак ты плакать сбираешься? И думать не моги! И тебе как в охоту дразнить, Аграфена Кондратьевна!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А кто её дразнит? Сама привередничает.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Пожалуй, уж коли тебе такой апекит*, найдем тебе и благородного. Какого тебе: посолидней али поподжаристей?

Л И П О Ч К А. Ничего и потолще, был бы собою не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика*. И пуще всего, Устинья Наумовна, чтобы не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет; ну, понятное дело, чтоб и одет был по-журнальному. (Смотрит в зеркало.) Ах, господи! а сама-то я нынче вся, как веник, растрёпана.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А есть у меня теперь жених, вот точно такой, как ты, бралиянтовая, расписываешь: и благородный, и рослый, и брюле.

Эскиз грима Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Л И П О Ч К А. Ах, Устинья Наумовна! Совсем не брюле, а брюнет.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да, очень мне нужно, на старости лет, язык-то ломать по-твоему: как сказалось, так и живет. И крестьяне есть, и орден на шее; ты вот поди оденься, а мы-с маменькой-то потолкуем об этом деле.


Л И П О Ч К А. Ах, голубушка, Устинья Наумовна, зайди ужо ко мне в комнату: мне нужно поговорить с тобой. Пойдем, Фоминишна.


Ф О М И Н И Ш Н А. Ох, уж ты мне, егоза!

Уходят.

Явление седьмое

Аграфена Кондратьевна и Устинья Наумовна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не выпить ли нам перед чаем-то бальсанцу, Устинья Наумовна?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Можно, бралиянтовая, можно.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (наливает). Кушай-ко на здоровье!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да ты бы сама-то прежде, яхонтовая. (Пьёт.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ещё поспею!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уах! Фу! Где это вы берете зелье этакое?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Из винной конторы. (Пьет.)

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Вёдрами, чай?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вёдрами. Что уж по малости-то, напасешься ль? У нас ведь расход большой.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что говорить, матушка, что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то*, да уж и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые, да и только.

Аграфена Кондратьевна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Насилу-то умное словцо вымолвила.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Благородного происхождения и значительный человек; такой вельможа, что вы и во сне не видывали.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Видно, уж попросить у Самсона Силыча тебе парочку арабчиков*.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ничего, жемчужная, возьму. И крестьяне есть, и орген* на шее, а умён как, просто тебе истукан золотой.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ты бы, Устинья Наумовна, вперёд доложила, что за дочерью-то у нас не горы, мол, золотые.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да у него своих девать некуды.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Хорошо бы это, уж и больно хорошо; только вот что, Устинья Наумовна, сама ты, мать, посуди, что я буду с благородным-то зятем делать! Я и слова-то сказать с ним не умею, словно в лесу.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Оно точно, жемчужная, дико сначала-то, ну, а потом привыкнешь, обойдётесь как-нибудь. Да вот с Самсон Силычем надо потолковать, может, он его и знает, этого человека-то.

Явление восьмое

Те же и Рисположенский.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (входя). А я к вам, матушка Аграфена Кондратьевна. Толконулся было к Самсону Силычу, да занят, вижу; так я думаю: зайду, мол, я к Аграфене Кондратьевне. Что это, водочка у вас? Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, на здоровье! Садиться милости просим; как живете-можете?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое уж наше житьё! Так, небо коптим, Аграфена Кондратьевна! Сами знаете: семейство большое, делишки маленькие. А не ропщу, роптать грех, Аграфена Кондратьевна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уж это, батюшко последнее дело.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто ропщет, значит, тот Богу противится, Аграфена Кондратьевна. Вот какая была история…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как тебя звать-то, батюшко? Я всё позабываю.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сысой Псоич, матушка Аграфена Кондратьевна.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Как же это так: Псович, серебряный? По-каковски же это?

Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея истории российской литературы имени В.И. Даля.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не умею вам сказать доподлинно; отца звали Псой — ну, стало быть, я Псоич и выхожу.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А Псович, так Псович; что ж, это ничего, и хуже бывает, бралиянтовый.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так какую же ты, Сысой Псович, историю-то хотел рассказать?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так вот, матушка Аграфена Кондратьевна, была история: не то чтобы притча али сказка какая, а истинное происшествие. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, кушай.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится). Жил старец, маститый старец… Вот уж я, матушка, забыл где, а только в стороне такой… необитаемой. Было у него, сударыня ты моя, двенадцать дочерей — мал мала меньше. Сам работать не в силах, жена тоже старуха старая, дети еще малые, а пить-есть надобно. Что было добра, под старость все прожили, поить, кормить некому! Куда деться с малыми ребятами? Вот он так думать, эдак думать — нет, сударыня моя, ничего уж тут не придумаешь. «Пойду, говорит, я на распутие: не будет ли чего от доброхотных дателей». День сидит — Бог подаст, другой сидит — бог подаст; вот он, матушка, и возроптал.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшки!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Господи, говорит, не мздоимец я, не лихоимец я*… лучше, говорит, на себя руки наложить.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшко мой!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. И бысть ему, сударыня ты моя, сон в нощи…

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Т. И. Чистоева. Из фондов Коми-Пермяцкого краеведческого музея им. П. И. Субботина-Пермяка.

Явление девятое

Те же и Большов.

Б О Л Ь Ш О В. А! и ты, барин, здесь! Что это ты тут проповедуешь?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (кланяется). Все ли здоровы, Самсон Силыч?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что это ты, яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?

Б О Л Ь Ш О В (садясь). Простудился, должно быть, либо геморрой, что ли, расходился…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так, Сысой Псович, что ж ему дальше-то было?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. После, Аграфена Кондратьевна, после доскажу, на свободе как-нибудь забегу в сумеречки и расскажу.

Б О Л Ь Ш О В. Что это ты, али за святость взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, уж ты начнёшь! Не дашь по душе потолковать.

Б О Л Ь Ш О В. По душе!.. Ха, ха, ха… А ты спроси-ко, как у него из суда дело пропало; вот эту историю-то он тебе лучше расскажет.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан нет же, и не пропало! Вот и неправда, Самсон Силыч!

Б О Л Ь Ш О В. А за что ж тебя оттедова выгнали?

Самсон Силыч Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот за что, матушка Аграфена Кондратьевна. Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем и завернули, человек слаб, ну, понимаете… с позволенья сказать, хоть бы в погребок… там я его оставил, да хмельной-то, должно быть, и забыл. Что ж, со всяким может случиться. Потом, сударыня моя, в суде и хватились этого дела-то: искали, искали, я и на дом-то ездил два раза с экзекутором* — нет как нет! Хотели меня суду предать, а тут я и вспомни, что, должно быть, мол, я его в погребке забыл. Поехали с экзекутором — оно там и есть.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж! Не токмо что с пьющим, и с непьющим бывает. Что ж за беда такая!


Б О Л Ь Ш О В. Как же тебя в Камчатку* не сослали?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж и в Камчатку! А за что, позвольте вас спросить, за что в Камчатку-то сослать?


Б О Л Ь Ш О В. За что! За безобразие! Так неужели ж вам потакать? Этак вы с кругу сопьётесь.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан вот простили. Вот, матушка Аграфена Кондратьевна, хотели меня суду предать за это за самое. Я сейчас к генералу к нашему, бух ему в ноги. Ваше, говорю, превосходительство! Не погубите! Жена, говорю, дети маленькие! Ну, говорит, бог с тобой, лежачего не бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я и не видал тебя здесь. Так и простил. Что ж! Дай бог ему здоровья! Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к нему на празднике: что, говорит, ты, Сысой Псоич? С праздником, мол, ваше превосходительство, поздравить пришел. Вот к Троице* ходил недавно, просвирку ему принес. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшка, на здоровье! А мы с тобой, Устинья Наумовна, пойдем-ко, чай, уж самовар готов; да покажу я тебе, есть у нас кой-что из приданого новенького.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. У вас, чай, и так вороха наготовлены, бралиянтовая.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что делать-то! Материи новые вышли, а нам будто не стать за них деньги платить.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что говорить, жемчужная! Свой магазин, все равно что в саду растёт.

Явление десятое

Большов и Рисположенский.

Б О Л Ь Ш О В. А что, Сысой Псоич, чай, ты с этим крючкотворством на своем веку много чернил извёл?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе… Самсон Силыч, материал не дорогой. А я вот забежал понаведаться, как ваши делишки.

Б О Л Ь Ш О В. Забежал ты! А тебе больно знать нужно! То-то вот вы подлый народ такой, кровопийцы какие-то: только б вам пронюхать что-нибудь эдакое, так уж вы и вьетесь тут с вашим дьявольским наущением.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое же может произойти, Самсон Силыч, от меня наущение? Да и что я за учитель такой, когда вы сами, может быть, в десять раз меня умнее? Меня что попросят, я сделаю. Что ж не сделать! Я бы свинья был, когда б не сделал, потому что я, можно сказать, облагодетельствован вами и с ребятишками. А я ещё довольно глуп, чтобы вам советовать: вы своё дело сами лучше всякого знаете.

Б О Л Ь Ш О В. Сами знаете! То-то вот и беда, что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как ты, это и на руку. Ведь вот ты теперь все пороги у меня обобьёшь таскамшись-то.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же мне не таскаться-то! Кабы я вас не любил, я бы к вам и не таскался. Разве я не чувствую? Что ж я, в самом деле, скот, что ли, какой бессловесный?

Б О Л Ь Ш О В. Знаю я, что ты любишь, — все вы нас любите; только путного от вас ничего не добьёшься. Вот я теперь маюсь, маюсь с делом, так измучился, поверишь ли ты, мнением только этим одним. Уж хоть бы поскорей, что ли, да из головы вон.

Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что ж, Самсон Силыч, не вы первый, не вы последний; нешто другие-то не делают?


Б О Л Ь Ш О В. Как не делать, брат, и другие делают. Да еще как делают-то: без стыда, без совести! На лежачих лесорах* ездят, в трехэтажных домах живут; другой такой бельведер* с колоннами выведет, что ему со своей образиной и войти-то туда совестно; а там и капут, и взять с него нечего. Коляски эти разъедутся неизвестно куда, дома все заложены, останется ль, нет ли кредиторам-то старых сапогов пары три. Вот тебе вся недолга. Да еще и обманет-то кого: так, бедняков каких-нибудь пустит в одной рубашке по миру. А у меня кредиторы все люди богатые, что им сделается!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Известное дело. Что ж, Самсон Силыч, все это в наших руках.


Б О Л Ь Ш О В. Знаю, что в наших руках, да сумеешь ли ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да что вы, Самсон Силыч, помилуйте, нешто мне в первый раз! Уж еще этого-то не знать! хе, хе, хе… Да такие ли я дела делал… да с рук сходило. Другого-то за такие штуки уж заслали бы давно, куда Макар телят не гонял.


Б О Л Ь Ш О В. Ой ли? Так какую ж ты механику* подсмолишь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А там, глядя по обстоятельствам. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью… (Пьёт.) Вот, первое дело, Самсон Силыч, надобно дом да лавки заложить либо продать. Это уж первое дело.

Б О Л Ь Ш О В. Да, это точно надобно сделать заблаговременно. На кого бы только эту обузу свалить? Да вот разве на жену?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Незаконно, Самсон Силыч! Это незаконно! В законах изображено, что таковые продажи недействительны. Оно ведь сделать-то недолго, да чтоб крючков* после не вышло. Уж делать, так надо, Самсон Силыч, прочней.

Б О Л Ь Ш О В. И то дело, чтоб оглядок не было.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как на чужого-то закрепишь, так уж и придраться-то не к чему. Спорь после, поди, против подлинных-то бумаг.

Б О Л Ь Ш О В. Только вот что беда-то; как закрепишь на чужого дом-то, а он, пожалуй, там и застрянет, как блоха на войне.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж вы ищите, Самсон Силыч, такого человека, чтобы он совесть знал.

Б О Л Ь Ш О В. А где ты его найдешь нынче? Нынче всякий норовит, как тебя за ворот ухватить, а ты совести захотел.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А я вот как мекаю, Самсон Силыч, хотите вы меня слушайте, хотите вы — нет: каков человек у нас приказчик?

Б О Л Ь Ш О В. Который? Лазарь, что ли?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да, Лазарь Елизарыч.

Б О Л Ь Ш О В. Ну, а на Лазаря, так и пускай на него; он малый с понятием, да и капиталец есть.

Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что же прикажете, Самсон Силыч: закладную* или купчую*?


Б О Л Ь Ш О В. А с чего процентов меньше, то и варгань*. Как сделаешь все в акурате, такой тебе, Сысой Псоич, могарыч* поставлю, просто сказать, угоришь.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж будьте покойны, Самсон Силыч, мы свое дело знаем. А вы Лазарю-то Елизарычу говорили об этом деле или нет? Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт.)


Б О Л Ь Ш О В. Нет ещё. Вот нынче потолкуем. Он у меня парень-то дельный, ему только мигни, он и понимает. А уж сделает-то что, так пальца не подсунешь. Ну, заложим мы дом, а потом что?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А потом напишем реестрик*, что вот, мол, так и так, по двадцати пяти копеек за рубль: ну, и ступайте по кредиторам. Коли кто больно заартачится, так можно и прибавить, а другому сердитому и все заплатить… Вы ему заплатите, а он — чтобы писал, что по сделке получил по двадцати пяти копеек, так, для видимости, чтобы другим показать. Вот, мол, так и так, ну, и другие, глядя на них, согласятся.


Б О Л Ь Ш О В. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину* возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен* обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там что хоть говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да с двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы лежа на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.

Явление одиннадцатое

Те же и Подхалюзин (входит).

Б О Л Ь Ш О В. Что скажешь, Лазарь? Ты из городу*, что ль? Как у вас там?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Слава богу-с, идёт помаленьку. Сысою Псоичу! (Кланяется.)

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Здравствуйте, батюшка Лазарь Елизарыч! (Кланяется.)

Б О Л Ь Ш О В. А идёт, так и пусть идёт. (Помолчав.) А вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц* для меня исделал, учёл бы розничную по панской-то части*, ну и остальное, что там ещё. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы*, что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленичко усовещевал. Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же это можно, Самсон Силыч, чтобы сноровки не знать? Кажется, сам завсегда в городе бываю-с, и завсегда толкуешь им-с.

Б О Л Ь Ш О В. Да что же ты толкуешь-то?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Известное дело-с, стараюсь, чтобы все было в порядке и как следует-с. Вы, говорю, ребята, не зевайте: видишь чуть дело подходящее, покупатель, что ли, тумак* какой подвернулся, али цвет с узором какой барышне понравился, взял, говорю, да и накинул рубль али два на аршин*.

Б О Л Ь Ш О В. Чай, брат, знаешь, как немцы в магазинах наших бар обирают. Положим, что мы не немцы, а христиане православные, да тоже пироги-то с начинкой едим. Так ли, а?

Рисположенский смеётся.


Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Дело понятное-с. И мерять-то, говорю, надо тоже поестественнее: тяни да потягивай, только, только чтоб, Боже сохрани, как не лопнуло, ведь не нам, говорю, после носить. Ну, а зазеваются, так никто виноват, можно, говорю, и просто через руку лишний аршин раз шмыгануть.


Б О Л Ь Ш О В. Всё единственно: ведь портной украдёт же. А? Украдёт ведь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Украдёт, Самсон Силыч, беспременно, мошенник, украдет; уж я этих портных знаю.


Б О Л Ь Ш О В. То-то вот; все они кругом мошенники, а на нас слава.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Самсон Силыч, а то вы правду говорить изволите.


Б О Л Ь Ш О В. Эх, Лазарь, плохи нынче барыши: не прежние времена. (Помолчав.) Что, «Ведомости»* принёс?


П О Д Х А Л Ю З И Н (вынимая из кармана и подавая). Извольте получить-с.


Б О Л Ь Ш О В. Дава-ко-сь, посмотрим. (Надевает очки и просматривает.)


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт, потом надевает очки, садится подле Большов а и смотрит в газеты.)


Б О Л Ь Ш О В (читает вслух). «Объявления казённые и разных обществ: 1, 2, 3, 4, 5 и 6, от Воспитательного дома*». Это не по нашей части, нам крестьян не покупать. «7 и 8 от Московского новерситета*, от Губернских правлений*, от Приказов общественного призрения*». Ну, и это мимо. «От Городской шестигласной думы*». А ну-тко-сь, нет ли чего! (Читает.) «От Московской городской шестигласной думы сим объявляется: не пожелают ли кто взять в содержание нижеозначенные оброчные статьи*». Не наше дело: залоги надоть представлять. «Контора Вдовьего дома* сим приглашает…» Пускай приглашает, а мы не пойдем. «От Сиротского суда*». У самих ни отца, ни матери. (Просматривает дальше.) Эге! Вон оно куды пошло! Слушай-ко, Лазарь! «Такого-то года, сентября такого-то дня, по определению Коммерческого суда*, первой гильдии* купец Федот Селиверстов Плешков объявлен несостоятельным должником*; вследствие чего…» Что тут толковать! Известно, что вследствие бывает. Вот-те и Федот Селиверстыч! Каков был туз, а в трубу вылетел. А что, Лазарь, не должен ли он нам?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Малость должен-с. Сахару для дому брали пудов никак тридцать, не то сорок.*


Б О Л Ь Ш О В. Плохо дело, Лазарь. Ну, да мне-то он сполна отдаст по-приятельски.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Сумнительно-с.


Б О Л Ь Ш О В. Сочтёмся как-нибудь. (Читает.) «Московский первой гильдии купец Антип Сысоев Енотов объявлен несостоятельным должником». За этим ничего нет?


П О Д Х А Л Ю З И Н. За масло постное-с, об Великом посту брали бочонка с три-с.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1959 г. Художник В. А. Павлович. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».

Б О Л Ь Ш О В. Вот сухоядцы-то*, постники*! И Богу-то угодить на чужой счет норовят. Ты, брат, степенству-то* этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую пазуху лезет! Вот и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником». Ну, а этот как?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Вексель* есть-с!


Б О Л Ь Ш О В. Протестован*?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Протестован-с. Сам-то скрывается-с.


Б О Л Ь Ш О В. Ну! И четвёртый тут, Самопалов. Да что они, сговорились, что ли?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж такой расподлеющий* народ-с.


Б О Л Ь Ш О В (ворочая листы). Да тут их не перечитаешь до завтрашнего числа. Возьми прочь!


П О Д Х А Л Ю З И Н (берет газету). Газету-то только пакостят. На все купечество мораль* эдакая.


Молчание.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте, Самсон Силыч, я теперь домой побегу: делишки есть кой-какие.


Б О Л Ь Ш О В. Да ты бы посидел немножко.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ей-богу, Самсон Силыч, не время. Я уж к вам завтра пораньше зайду.


Б О Л Ь Ш О В. Ну, как знаешь!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте! Прощайте, Лазарь Елизарыч! (Уходит.)

Явление двенадцатое

Большов и Подхалюзин.

Б О Л Ь Ш О В. Вот ты и знай, Лазарь, какова торговля-то! Ты думаешь, что! Так вот даром и бери деньги. Как не деньги, скажет, видал, как лягушки прыгают. На-ко, говорит, вексель. А по векселю-то с иных что возьмёшь! Вот у меня есть завалящих тысяч на сто, и с протестами; только и дела, что каждый год подкладывай. Хоть за полтину серебра все отдам! Должников-то по ним, чай, и с собаками не сыщешь: которые повымерли, а которые поразбежались, некого и в яму* посадить. А и посадишь-то, Лазарь, так сам не рад: другой так обдержится, что его оттедова куревом не выкуришь. Мне, говорит, и здесь хорошо, а ты проваливай. Так ли, Лазарь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж это как и водится.


Б О Л Ь Ш О В. Все вексель да вексель! А что такое это вексель? Так, бумага, да и все тут. И на дисконту* отдашь, так проценты слупят, что в животе забурчит, да еще после своим добром отвечай. (Помолчав.) С городовыми* лучше не связывайся: все в долг да в долг; а привезет ли, нет ли, так слепой мелочью да арабчиками, поглядишь — ни ног, ни головы, а на мелочи никакого звания давно уж нет. А вот ты тут, как хошь! Здешним торговцам лучше не показывай: в любой анбар взойдет, только и дела, что нюхает, нюхает, поковыряет, поковыряет, да и прочь пойдет. Уж диво бы товару не было, — каким еще рожном торговать. Одна лавка москательная*, другая красная*, третья с бакалеей; так нет, ничто не везет. На торги хошь не являйся: сбивают цены пуще черт знает чего; а наденешь хомут, да еще и вязку* подай, да могарычи, да угощения, да разные там недочеты с провесами. Вон оно что! Чувствуешь ли ты это?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Кажется, должен чувствовать-с.


Б О Л Ь Ш О В. Вот какова торговля-то, вот тут и торгуй! (Помолчав.) Что, Лазарь, как ты думаешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как думать-с! Уж это как вам угодно. Наше дело подначальное.


Б О Л Ь Ш О В. Что тут подначальное: ты говори по душе. Я у тебя про дело спрашиваю.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это опять-таки, Самсон Силыч, как вам угодно-с.


Б О Л Ь Ш О В. Наладил одно: как вам угодно. Да ты-то как?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это я не могу знать-с.

«Не обманешь — не продашь» («Свои люди — сочтемся»). Художник В. А. Тронов. Из фондов СПбГТБ.

Б О Л Ь Ш О В (помолчав). Скажи, Лазарь, по совести, любишь ты меня? (Молчание.) Любишь, что ли? Что ж ты молчишь? (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Самсон Силыч! Да что тут разговаривать-то-с, Уж вы во мне-то не сумневайтесь! Уж одно слово: вот как есть, весь тут.


Б О Л Ь Ш О В. Да что ж, что ты весь-то?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж коли того, а либо что, так останетесь довольны: себя не пожалею.


Б О Л Ь Ш О В. Ну, так и разговаривать нечего. По мне, Лазарь, теперь самое настоящее время; денег наличных у нас довольно, векселям всем сроки подошли. Чего ж ждать-то? Дождешься, пожалуй, что какой-нибудь свой же брат, собачий сын, оберет тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне* за рубль, да и сидит в миллионе, и плевать на тебя не хочет. А ты, честный-то торговец, и смотри да казнись, хлопай глазами-то. Вот я и думаю, Лазарь, предложить кредиторам-то такую статью: не возьмут ли они у меня копеек по двадцати пяти за рубль. Как ты думаешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. А уж по мне, Самсон Силыч, коли платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем не платить.


Б О Л Ь Ш О В. А что? Ведь и правда. Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там после суди владыко на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки я на тебя заложу.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Нельзя ж без хлопот-с. Вот векселя надо за что-нибудь сбыть-с, товар перевезти куда подальше. Станем хлопотать-с!


Б О Л Ь Ш О В. Оно так. Да старенек уж я становлюсь хлопотать-то. А ты помогать станешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, в огонь и в воду полезу-с.


Б О Л Ь Ш О В. Эдак-то лучше! Чёрта ли там по грошам-то наживать! Махнул сразу, да и шабаш. Только на, пусти Бог смелости. Спасибо тебе, Лазарь. Удружил! (Встает.) Ну, хлопочи! (Подходит к нему и треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)


П О Д Х А Л Ю З И Н. Мне, Самсон Силыч, окромя вашего спокойствия, ничего не нужно-с. Как жимши у вас с малолетства и видемши все ваши благодеяния, можно сказать, мальчишкой взят-с лавки подметать, следовательно, должен я чувствовать.

Речь идет о Московском купеческом собрании, основанном в 1804 г. В первой половине XIX века членами Купеческого собрания могли быть не только купцы, но и профессора, врачи, художники. С 1859 года учреждение стало узко сословным: действительными членами собрания могли быть уже только купцы и потомственные почётные граждане. Здесь часто устраивались балы, маскарады, концерты, литературно-музыкальные вечера, спектакли. Видное место в жизни собрания занимала карточная игра, которая велась в крупных размерах.

«Купеческие дочки на балу и маскараде обыкновенно очень молчаливы; замужние – почти неприступны для разговора, позволяя, однако ж, приглашать себя в молчании двигаться под музыку. Здесь вы увидите богатые наряды во всем блеске их безвкусия. Часто головки молоденьких купеческих дочек горят бриллиантами и привлекают лакомые взоры военных и статских женихов, нередко нарочно посещающих Купеческое собрате для того, чтоб высмотреть суженую. В купеческих семействах вы встретите очень миленькие лица, но не удивляйтесь, если иногда на приглашение танцевать вам ответят: "нет-с, не хочу, дайте простыть". Здесь когда жарко, то прохлаждают себя не веером, а платочками; мужчины лишены шляп, военные даже оружия. Пожилые купчихи на балу добровольно лишают себя языка и движутся, довольствуясь одним приятным наблюдением, взорами за своими деточками, подбегающими к ним после каждой кадрили. Маменьки обыкновенно балуют их конфектами, привозимыми с собою в больших носовых платках» (Вистенгоф П. Очерки московской жизни. Москва, 1842. С. 77–78).

Военный, военнослужащий, в отличие от штатского.
Так называли мелких чиновников, канцеляристов, ходатаев по делам, их также пренебрежительны звали «приказная строка». За ними закрепилась репутация волокитчиков и взяточников.
При ходьбе такие шпоры издавали мелодичный звон: в отличие от обычных шпор, в которых на концах стальных стержней были зубчатые или гладкие колёсики, в шпорах с колокольчиками перед колёсиками вставлялись два серебряных кружочка.
Учитель танцев.
Помолвка, свадебный обряд, торжественное объявление родителями жениха и невесты о предстоящей свадьбе их детей. Богатые купцы в сговор устраивали бал и ужин, на который приглашались родные и знакомые, для чего рассылались особые пригласительные билеты, небольшие карточки из плотной бумаги с разнообразными украшениями: с ажурной высечкой по краям, виньетками и пр. До конца 1880-х гг. приглашения исходили только со стороны родителей жениха, затем стали печатать двойные пригласительные билеты: на одной стороне печаталось приглашение родных жениха, на другой — невесты. Подобными билетами гости приглашались и на свадьбу.
Речь идет об удлиненной, волочащейся по полу задней части подола длинного платья или юбки. Название «хвост» для детали одежды встречалось ещё в первой половине XIX века, затем было вытеснено синонимами «шлейф» (от немецкого schleifen — «волочить»), и «трен» ( от французского traginare — «тащить»).
Умаялась, устала.
Тюль — это лёгкая прозрачная сетчатая гладкая или узорчатая ткань (хлопчатобумажная, полушёлковая и др.), использовался для изготовления и отделки женского платья и белья, а также штучных изделий (сеток, вышивок и т. д.). Большой популярностью пользовался узорчатый тюль, который применялся для декоративных целей, а также для занавесей, покрывал, накидок и платков.
Газ — это лёгкая, нежная, тонкая, прозрачная ткань особого переплетения. Название, как считалось, произошло от города Газа, в котором эта ткань первый раз была изготовлена в 1561 году и привезена в Европу. В конце XIX века были в моде бальные газовые платья на атласном или сатиновом чехле.
Без присмотра.
Балясничать — заниматься праздной болтовней. Употребляется также выражение «балясы точить». Кустари-деревообделочники разговаривали, обрабатывая балясины или балясы — точёные столбики перил.
Капидон — просторечье от «купидон» — бог любви, амур, красавчик.
Дворянский, принадлежащий к дворянам по происхождению. Употребляется как противоположение купеческому, мещанскому, для обозначения принадлежности к дворянству, чиновничеству.
Хохриться — держать себя вызывающе, горячиться.
Сарафан, сшитый из посконины, домотканного холста из конопли (поскони).
Таранта — говорящий быстро, без умолку, болтливый человек, пустомеля.
Хабальная — наглая, непристойная, бесстыдная.
Будочник (буточник) — нижний полицейский чин, городской сторож (в Москве называли ещё «хожалым»), живущий в будке — маленьком деревянном или каменном домике. Около присутственных мест и на некоторых площадях стояли обыкновенные, военного образца, трехцветные будочки, в которых сторожа укрывались в непогоду.
«Вид самих будочников был поразительный: одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору... Будочники были грязны, грубы, мрачны и несведущи. Да к ним никто и не думал обращаться за справками, совершенно сознавая, что они лишь живые «пугала», специально приспособленные для того, чтобы на улицах чувствовалась публикой и была воочию видна власть предержащая. Да случись какое-либо нарушение порядка, было бы кому доставить нарушителя в полицию» (Давыдов Н. В. Из прошлого. Москва, 1914. С. 57–58).
В начале 1860-х гг. будочники-алебардисты исчезли, заменённые городовыми.
Бальсан, бальсанец — бальзам. Так назывались алкогольные напитки, настоянные на лекарственных травах.
Креститься по-старинному — двумя перстами, как это делают старообрядцы.
В данном случае — важность , представительность.
Аппетит
Мухортик — маленький, малорослый человек.
Гранить мостовую — ходить, шляться, преимущественно без дела, без работы.
Арабчик или арапчик обрезанный и истертый червонец (золотая монета). Червонцы стирались не только от долгого обращения, но и потому, что их иногда намеренно сильно терли о сукно с тем, чтобы после выжигать приставшее к нему золото или срезали червонцы по краям. Такие неполновесные червонцы принимались в банках и в казначействах ниже их нарицательной стоимости. Поэтому-то стремились их сбыть скорее с рук: купчиха, под видом щедрости — свахе, а должники — при отдаче долга.
Орден.
Мздоимец — взяточник; лихоимец — ростовщик, взяточник, тот, кто берёт большие поборы или проценты.
Экзекутор — чиновник казенного учреждения, который заведует хозяйством, наблюдающий за хозяйством.
Камчатка в XVIII — XIX вв. служила местом ссылки.
Речь идет о Троице-Сергиевом монастыре вблизи Москвы. Сходить пешком на богомолье к Троице-Сергиеву монастырю считалось богоугодным делом.
Лежачие рессоры — род особо эластичных рессор — металлических пружин под кузовом экипажа, смягчающих толчки, получаемые экипажем во время езды.
Бельведер — вышка, башенка на верху здания, позволяющая обозревать окрестности (итал. belvedere, — прекрасный вид).
Механика — мудрёное, хитроумное дело, преимущественно неблаговидное, предосудительное.
Крючок — придирка, зацепка, повод для обжалования, для волокиты.
Закладная — официальный письменный акт о заложенном имуществе, преимущественно недвижимом, обеспечивающий права кредитора.
Купчая, купчая крепость — написанный по установленной форме на гербовой бумаге акт о приобретении недвижимого имущества, который до 1866 г. заверялся в «крепостном» отделении палаты гражданского суда.
Магарыч — угощение (обычно с выпивкой), которое устраивает сторона, получившая барыш в торговой сделке.
Реестр — список, письменный перечень, опись.
Варганить — делать, устраивать.
Полтина — 50 копеек.
Семь гривен — 70 копеек.
Имеется в виду Китай-город, район Гостиного двора и торговых улиц центра Москвы.
Баланц (баланец) — баланс. Термин бухгалтерии, подведение итогов по доходам и расходам, отражающее наличие капитала или другого имущества (актив) и долгов, обязательств (пассив); разница между активом и пассивом указывает на прибыль или убыток.
Розничная по панской части — прибыль от торговли в розницу тканей фабричного, не кустарного производства.
Сиделец — здесь: доверенный, торгующий в лавке вместо хозяина.
Тумак — глуповатый человек, рохля.
Аршин — мера длины (0, 711 метра). Два способа обмана покупателей при продаже мануфактурных изделий. Первый способ: отмеривая ткань на металлический или деревянный аршин, тянуть и натягивать её возможно сильнее; второй — если покупатель зазевается, то, быстро накидывая ткань на аршин и говоря «аршин, два, три» и т.д., сосчитать большее число аршин, чем их в действительности отмерено.
Речь идет о газете «Московские Ведомости», где печатались, в частности, казенные объявления.
Воспитательный дом — казённый приют для внебрачных беспризорных детей. В Москве воспитательный дом был открыт в 1764 г. В 1770 г. при доме была учреждена ссудная и сохранная казна, производившая различные кредитные операции. Всеми делами воспитательного дома ведал Опекунский совет.
университета
Губернское правление — главное учреждении губернии, находящееся в губернском городе. Находилось под председательством губернатора.
Приказ общественного призрения — губернское учреждение, введённое в России Екатериной II в 1775 году, в ведении которого находилось управление народными школами, госпиталями, приютами для больных и умалишённых, больницами, богадельнями и тюрьмами.
В ведении Городской думы — органа городского самоуправления — находилось городское хозяйство. Её члены назывались — гласными. До 1846 г. исполнительным органом была Шестигласная дума, в неё входили 6 человек — представителей домовладельцев, купцов, ремесленных цехов, иногородних и иностранных «гостей», именитых граждан, посадских.
Оброчная статья — казенное имущество, отдаваемое частным лицам в содержание за известную периодическую плату (оброк).
Учреждение для призрения неимущих, увечных и престарелых вдов, лиц, состоящих на государственной службе. Вдовьи дома были основаны в Москве и в Петербурге в 1803 г.
Учреждение, ведавшее делами опеки над малолетними сиротами купцов, мещан, цеховых, личных дворян и разночинцев.
В ведении Коммерческого суда находились дела по торговым сделкам, по векселям и дела о несостоятельности.
В зависимости от капитала и рода торговли купечество делилось на три гильдии. Наибольший размер капитала имели купцы первой гильдии. Купцы первой и второй гильдии освобождались от телесных наказаний, могли получать чины и ордена, звания коммерции и мануфактур-советников Купцы первой гильдии имели право носить шпагу и губернский мундир. За право состоять в гильдии взимался сбор. Банкротство лишало купца права на все положенные по статусу преимущества.
Несостоятельный должник или банкрот (банкрут) — лицо, которое не может или не желает заплатить свои долги. В первом случае должника называли «неосторожным» или «невинноупадшим», так как банкротство последовало хотя и его вине, но без умысла. А во втором случае — злостным, так как банкротство его умышлено, подложно, объявлено с целью скрыть своё имущество. Если невозможность уплатить долги проистекла от непредвиденных или стихийных бедствий, такое состояние называлось не банкротством, а несостоятельностью. Такого должника называли — несостоятельным.
Пуд — мера веса, равная 16,58 килограмма. «Пудов никак тридцать, не то сорок» — 495, не то 660 кг.
Сухоядец — тот кто ест скудную и сухую еду во время строгого поста.
Постник — человек, строго соблюдающий посты.
Степенство — титул, которым величали купцов, часто с оттенком иронии.
Вексель — письменное обязательство о займе одним лицом у другого определенной суммы, написанное на гербовой (вексельной) бумаге. Документ мог передаваться разным лицам, о чем делалась соответствующая надпись на обороте векселя. Очень часты были случаи подделок на бланках подписей векселедателей.
Протестованный вексель — в случае неуплаты по векселю лицо, выдавшее его (векселедержатель), могло предъявить его в суд ко взысканию, т. е. опротестовать вексель.
Самый подлый.
Существительное «мораль» в купеческой среде часто сближалось по смыслу с глаголом «марать», что означало «позорит», «оскорбляет», позорное поведение, нечто предосудительное.
Яма — так называлась в Москве долговое отделение тюрьмы для несостоятельных должников. Кредитор предъявлял к взысканию в Коммерческий суд неоплаченный вексель и вносил кормовые деньги — помесячную плату за содержание должника в тюрьме. Для купечества это место было страшным позором, попасть туда считалось уроном купеческой чести. Если кредитор прекращал платить кормовые, то должник от заключения освобождался. С 1879 г. задержание в тюрьме должников, как способ взыскания с них долгов, было отменено. .
Векселедержатель мог получить деньги по векселю досрочно или дисконтировать, представив его в банк или частному лицу и уплатив за эту услугу определенный процент. В дисконт векселя принимались, как правило, при уверенности в состоятельность должника.
С городовыми — здесь: с иногородними купцами, приезжающими за товаром.
В москательной лавке торговали красками, клеем, лаками и пр.
В красной лавке — торговали тканями.
Подать вязку — заплатить отступное другим торговцам, чтобы они не увеличивали цены.
Гривна — единица денежного счёта в древней Руси, серебряная или золотая монета. В данном случае 10 копеек: «по 10 копейки за рубль».