СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ
их дочь
приказчик
Сысой Псоич Рисположенский,
стряпчий
Фоминишна,
ключница
Устинья Наумовна,
сваха
Тишка,
мальчик в доме Большова
Гостиная в доме Большова.
Липочка и Аграфена Кондратьевна.
Л И П О Ч К А. Как, маменька, я и чай пила, и вотрушку скушала. Посмотрите-ко, хорошо? Раз, два, три… раз… два…
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (преследуя её). Так что ж, что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как ты греховодничаешь!.. Говорю тебе, не вертись!..
Л И П О Ч К А. Что за грех такой! Нынче все этим развлекаются. Раз… два…
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться!
Л И П О Ч К А. Как не слушаться, кто вам сказал! Не мешайте, дайте кончить, как надобно! Раз… два… три…
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Долго ль же мне бегать-то за тобой на старости лет! Ух, замучила, варварка! Слышишь, перестань! Отцу пожалуюсь!
Л И П О Ч К А. Сейчас, сейчас, маменька! Последний кружок! Вас на то и Бог создал, чтоб жаловаться. Сами-то вы не очень для меня значительны! Раз, два…
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как! Ты ещё пляшешь, да ещё ругаешься! Сию минуту брось! Тебе ж будет хуже: поймаю за юбку, весь хвост оторву*.
Л И П О Ч К А. Ну, да рвите на здоровье! Вам же зашивать придётся! Вот и будет! (Садится.) Фу… фу… как упаточилась*, словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Постой, уж я сама оботру! Ишь, уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили. Коли уж матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась! Отец, голубчик, через великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!
Л И П О Ч К А. Подите вы с своими советами! Что ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать прикажете? Вот другой манер, кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! Какие вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших глупостей!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Каково детище-то ненаглядное! Прошу подумать, как она мать-то честит! Ах ты, болтушка бестолковая! Да разве можно такими речами поносить родителей? Да неужто я затем тебя на свет родила, учила да берегла пуще соломинки?
Л И П О Ч К А. Не вы учили — посторонние; полноте, пожалуйста; вы и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны. Ну, что ж? Родили вы — я была тогда что? Ребёнок, дитя без понятия, не смыслила обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так и вижу, что я гораздо других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уймись, эй, уймись, бесстыдница! Выведешь ты меня из терпения, прямо к отцу пойду, так в ноги и брякнусь, житья, скажу, нет от дочери, Самсонушко!
Л И П О Ч К А. Да, вам житья нет! Воображаю. А мне есть от вас житьё? Зачем вы отказали жениху? Чем не бесподобная партия? Чем не капидон?* Что вы нашли в нём легковерного?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А то и легковерного, что зубоскал! Приехал, ломался, ломался, вертелся, вертелся. Эка невидаль!
Л И П О Ч К А. Да, много вы знаете! Известно, он благородный человек*, так и действует по-деликатному. В ихнем кругу всегда так делают. Да как ещё вы смеете порочить таких людей, которых вы и понятия не знаете? Он ведь не купчишка какой-нибудь. (Шепчет в сторону.) Душка, милашка!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да, хорош душка! Скажите, пожалуйста! Жалко, что не отдали тебя за шута за горохового. Ведь ишь ты, блажь-то какая в тебе; ведь это ты назло матери под нос-то шепчешь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, как ты хочешь, там думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своём детище, как материнская утроба! Ты вот тут хохришься* да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то денно и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да пристроить тебя поскорее.
Л И П О Ч К А. Да, легко вам разговаривать, а позвольте спросить, каково мне-то?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Разве мне тебя не жаль, ты думаешь? Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же тебе вдруг жениха найти: скоро-то только кошки мышей ловят.
Л И П О Ч К А. Что мне до ваших кошек! Мне мужа надобно! Что это такое! Срам встречаться с знакомыми, в целой Москве не могли выбрать жениха — все другим да другим. Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперёд вам говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по секрету заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что, что, беспутная! Кто вбил в тебя такие скверности! Владыко милосердый, не могу с духом собраться… Ах ты, собачий огрызок! Ну, нечего делать! Видно, придется отца позвать.
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты прытче матери хочешь быть! У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах матушки вы мои! Посконный сарафан* сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!
Л И П О Ч К А. Как же! Позволю я над собой командовать! Вот еще новости!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Молчи, молчи, таранта* Егоровна! Уступи верх матери! Эко семя противное! Словечко пикнешь, так язык ниже пяток пришью. Вот послал Господь утешение! Девчонка хабальная!* Мальчишка ты, шельмец, и на уме-то у тебя все не женское! Готова, чай, вот на лошадь по-солдатски вскочить!
Л И П О Ч К А. Вы, я воображаю, приплетёте скоро всех будочников*. Уж молчали бы лучше, коли не так воспитаны. Всё я скверна, а сами-то вы каковы после этого! Что, вам угодно спровадить меня на тот свет прежде времени, извести своими капризами? (Плачет.) Что ж, пожалуй, я уж и так, как муха какая, кашляю. (Плачет.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (стоит и смотрит на нее). Ну, полно, полно!
Липочка плачет громче и потом рыдает.
Ну, полно ты, полно! Говорят тебе, перестань! Ну, я виновата, перестань только, я виновата.
Липочка плачет.
Липочка! Липа! Ну, будет! Ну, перестань! (Сквозь слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)…бабу глупую… неучёную… (Плачут обе вместе.) Ну, прости ты меня… сережки куплю.
Л И П О Ч К А (плача). На что мне сережки ваши, у меня и так полон туалет. А вы купите браслеты с изумрудами.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Куплю, куплю, только ты плакать-то перестань!
Л И П О Ч К А (сквозь слезы). Тогда я перестану, как замуж выду. (Плачет.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Выдешь, выдешь, голубчик ты мой! Ну, поцелуй меня!
Целуются.
Ну, Христос с тобой! Ну, дай я тебе слёзки оботру. (Обтирает.) Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы и потолкуем.
Л И П О Ч К А (голосом, еще не успокоившимся). Ах! Кабы она поскорей пришла!
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Те же и Фоминишна.
Ф О М И Н И Ш Н А. Угадайте-ко, матушка Аграфена Кондратьевна, кто к нам изволит жаловать?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не умею сказать. Да что я тебе, бабка-угадка, что ли, Фоминишна?
Л И П О Ч К А. Отчего ж ты у меня не спросишь, что я, глупее, что ли, вас с маменькой?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот уж этого, Фоминишна, я до скончания не разберу.
Л И П О Ч К А. Ишь она! Знать, пивца хлебнула после завтрака, налепила тут чудеса в решете.
Ф О М И Н И Ш Н А. Вестимо так; что смеяться-то? Каково скончание, Аграфена Кондратьевна, бывает и начало хуже конца.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. С тобой не разъедешься! Ты коли уж начнешь толковать, так только ушами хлопай. Кто ж такой там пришёл-то?
Л И П О Ч К А. Мужчина али женщина?
Ф О М И Н И Ш Н А. У тебя всё мужчины в глазах-то прыгают. Да где ж это-таки видано, что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело — как следует назвать?
Л И П О Ч К А. Натурально, незамужняя, вдова.
Ф О М И Н И Ш Н А. Стало быть, моя правда? И выходит, что женщина!
Эскиз костюма Фоминишны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».
Л И П О Ч К А. Эка бестолковая! Да кто женщина-то?
Ф О М И Н И Ш Н А. То-то вот, умна, да не догадлива: некому другому и быть, как не Устинье Наумовне.
Л И П О Ч К А. Ах, маменька, как это кстати!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Где ж она до сих пор? Веди её скорей, Фоминишна.
Ф О М И Н И Ш Н А. Сама в секунду явится: остановилась на дворе, с дворником бранится: не скоро калитку отпер.
Те же и Устинья Наумовна.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (входя). Уф-фа-фа! Что это у вас, серебряные, лестница-то какая крутая: лезешь, лезешь, насилу вползёшь.
Л И П О Ч К А. Ах, да вот и она! Здравствуй, Устинья Наумовна!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Не больно спеши! Есть и постарше тебя. Вот с маменькой-то покалякаем прежде. (Целуясь.) Здравствуй, Аграфена Кондратьевна, как встала-ночевала, все ли жива, бралиянтовая?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Слава Создателю! Живу — хлеб жую; целое утро вот с дочкой балясничала*.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Чай, об нарядах всё. (Целуясь с Липочкой.) Вот и до тебя очередь дошла. Что это ты словно потолстела, изумрудная? Пошли, творец! Чего ж лучше, как не красотой цвести!
Ф О М И Н И Ш Н А. Тьфу ты, греховодница! Еще сглазишь, пожалуй.
Л И П О Ч К А. Ах, какой вздор! Это тебе так показалось, Устинья Наумовна. Я всё хирею: то колики, то сердце бьется, как маятник; все как словно тебя подмывает али плывёшь по морю, так вот и рябит меланхолия в глазах.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (Фоминишне). Ну, и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь здоровались, серебряная, стало быть и губы трепать нечего.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Ф О М И Н И Ш Н А. Как знаешь. Известно, мы не хозяева, лыком шитая мелкота, а и в нас тоже душа, а не пар!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (садясь). Садись, садись, Устинья Наумовна, что как пушка на колёсах стоишь! Поди-ко вели нам, Фоминишна, самоварчик согреть.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Пила, пила, жемчужная; провалиться на месте — пила и забежала-то так, на минуточку.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж ты, Фоминишна, проклажаешься? Беги, мать моя, проворнее.
Л И П О Ч К А. Позвольте, маменька, я поскорей сбегаю, видите, какая она неповоротливая.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж не финти, где не спрашивают! А я, матушка Аграфена Кондратьевна, вот что думаю: не пригожее ли будет подать бальсанцу* с селёдочкой.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, бальсан бальсаном, а самовар самоваром. Аль тебе жалко чужого добра? Да как поспеет, вели сюда принести.
Ф О М И Н И Ш Н А. Как же уж! Слушаю! (Уходит.)
Те же без Фоминишны.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну что, новенького нет ли чего, Устинья Наумовна? Ишь, у меня девка-то стосковалась совсем.
Л И П О Ч К А. И в самом деле, Устинья Наумовна, ты ходишь, ходишь, а толку нет никакого.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да ишь ты, с вами не скоро сообразишь, бралиянтовые. Тятенька-то твой ладит за богатого: мне, говорит, хоть Федот от проходных ворот, лишь бы денежки водились, да приданого поменьше ломил. Маменька-то вот, Аграфена Кондратьевна тоже норовит в свое удовольствие: подавай ты ей беспременно купца, да чтобы был жалованный, да лошадей бы хороших держал, да и лоб-то крестил бы по-старинному*. У тебя тоже свое на уме. Как на вас угодишь?
«Благородный жених» («Свои люди — сочтемся»). Художник П. Д. Бучкин. Из фондов СПбГТБ.
Те же и Фоминишна, входит, ставит на стол водку с закуской.
Л И П О Ч К А. Не пойду я за купца, ни за что не пойду. За тем разве я так воспитана: училась и по-французски, и на фортепьянах, и танцевать! Нет, нет! Где хочешь возьми, а достань благородного.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот ты и толкуй с ней.
Ф О М И Н И Ш Н А. Да что тебе дались эти благородные? Что в них за особенный скус? Голый на голом, да и христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печёт; а ведь хоть и замужем будешь, а надоест тебе соус-то с подливкой.
Л И П О Ч К А. Ты, Фоминишна, родилась между мужиков и ноги протянешь мужичкой. Что мне в твоем купце! Какой он может иметь вес? Где у него амбиция*? Мочалка-то его, что ли, мне нужна?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ведь и тятенька твой не оболваненный какой, и борода-то тоже не обшарканная, да целуешь же ты его как-нибудь.
Л И П О Ч К А. Одно дело тятенька, а другое дело — муж. Да что вы пристали, маменька? Уж сказала, что не пойду за купца, так и не пойду! Лучше умру сейчас, до конца всю жизнь выплачу: слёз недостанет, перцу наемся.
Ф О М И Н И Ш Н А. Никак ты плакать сбираешься? И думать не моги! И тебе как в охоту дразнить, Аграфена Кондратьевна!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А кто её дразнит? Сама привередничает.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Пожалуй, уж коли тебе такой апекит*, найдем тебе и благородного. Какого тебе: посолидней али поподжаристей?
Л И П О Ч К А. Ничего и потолще, был бы собою не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика*. И пуще всего, Устинья Наумовна, чтобы не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет; ну, понятное дело, чтоб и одет был по-журнальному. (Смотрит в зеркало.) Ах, господи! а сама-то я нынче вся, как веник, растрёпана.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А есть у меня теперь жених, вот точно такой, как ты, бралиянтовая, расписываешь: и благородный, и рослый, и брюле.
Эскиз грима Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Л И П О Ч К А. Ах, Устинья Наумовна! Совсем не брюле, а брюнет.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, очень мне нужно, на старости лет, язык-то ломать по-твоему: как сказалось, так и живет. И крестьяне есть, и орден на шее; ты вот поди оденься, а мы-с маменькой-то потолкуем об этом деле.
Л И П О Ч К А. Ах, голубушка, Устинья Наумовна, зайди ужо ко мне в комнату: мне нужно поговорить с тобой. Пойдем, Фоминишна.
Ф О М И Н И Ш Н А. Ох, уж ты мне, егоза!
Уходят.
Аграфена Кондратьевна и Устинья Наумовна.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Можно, бралиянтовая, можно.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (наливает). Кушай-ко на здоровье!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да ты бы сама-то прежде, яхонтовая. (Пьёт.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ещё поспею!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уах! Фу! Где это вы берете зелье этакое?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Из винной конторы. (Пьет.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Вёдрами, чай?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вёдрами. Что уж по малости-то, напасешься ль? У нас ведь расход большой.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что говорить, матушка, что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то*, да уж и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые, да и только.
Аграфена Кондратьевна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Благородного происхождения и значительный человек; такой вельможа, что вы и во сне не видывали.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Видно, уж попросить у Самсона Силыча тебе парочку арабчиков*.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ничего, жемчужная, возьму. И крестьяне есть, и орген* на шее, а умён как, просто тебе истукан золотой.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ты бы, Устинья Наумовна, вперёд доложила, что за дочерью-то у нас не горы, мол, золотые.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да у него своих девать некуды.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Хорошо бы это, уж и больно хорошо; только вот что, Устинья Наумовна, сама ты, мать, посуди, что я буду с благородным-то зятем делать! Я и слова-то сказать с ним не умею, словно в лесу.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Оно точно, жемчужная, дико сначала-то, ну, а потом привыкнешь, обойдётесь как-нибудь. Да вот с Самсон Силычем надо потолковать, может, он его и знает, этого человека-то.
Те же и Рисположенский.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, на здоровье! Садиться милости просим; как живете-можете?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое уж наше житьё! Так, небо коптим, Аграфена Кондратьевна! Сами знаете: семейство большое, делишки маленькие. А не ропщу, роптать грех, Аграфена Кондратьевна.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уж это, батюшко последнее дело.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто ропщет, значит, тот Богу противится, Аграфена Кондратьевна. Вот какая была история…
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как тебя звать-то, батюшко? Я всё позабываю.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сысой Псоич, матушка Аграфена Кондратьевна.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как же это так: Псович, серебряный? По-каковски же это?
Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея истории российской литературы имени В.И. Даля.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не умею вам сказать доподлинно; отца звали Псой — ну, стало быть, я Псоич и выхожу.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А Псович, так Псович; что ж, это ничего, и хуже бывает, бралиянтовый.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так какую же ты, Сысой Псович, историю-то хотел рассказать?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так вот, матушка Аграфена Кондратьевна, была история: не то чтобы притча али сказка какая, а истинное происшествие. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, кушай.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится). Жил старец, маститый старец… Вот уж я, матушка, забыл где, а только в стороне такой… необитаемой. Было у него, сударыня ты моя, двенадцать дочерей — мал мала меньше. Сам работать не в силах, жена тоже старуха старая, дети еще малые, а пить-есть надобно. Что было добра, под старость все прожили, поить, кормить некому! Куда деться с малыми ребятами? Вот он так думать, эдак думать — нет, сударыня моя, ничего уж тут не придумаешь. «Пойду, говорит, я на распутие: не будет ли чего от доброхотных дателей». День сидит — Бог подаст, другой сидит — бог подаст; вот он, матушка, и возроптал.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшки!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Господи, говорит, не мздоимец я, не лихоимец я*… лучше, говорит, на себя руки наложить.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшко мой!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. И бысть ему, сударыня ты моя, сон в нощи…
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Т. И. Чистоева. Из фондов Коми-Пермяцкого краеведческого музея им. П. И. Субботина-Пермяка.
Те же и Большов.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (кланяется). Все ли здоровы, Самсон Силыч?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что это ты, яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?
Б О Л Ь Ш О В (садясь). Простудился, должно быть, либо геморрой, что ли, расходился…
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так, Сысой Псович, что ж ему дальше-то было?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. После, Аграфена Кондратьевна, после доскажу, на свободе как-нибудь забегу в сумеречки и расскажу.
Б О Л Ь Ш О В. Что это ты, али за святость взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, уж ты начнёшь! Не дашь по душе потолковать.
Б О Л Ь Ш О В. По душе!.. Ха, ха, ха… А ты спроси-ко, как у него из суда дело пропало; вот эту историю-то он тебе лучше расскажет.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан нет же, и не пропало! Вот и неправда, Самсон Силыч!
Б О Л Ь Ш О В. А за что ж тебя оттедова выгнали?
Самсон Силыч Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот за что, матушка Аграфена Кондратьевна. Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем и завернули, человек слаб, ну, понимаете… с позволенья сказать, хоть бы в погребок… там я его оставил, да хмельной-то, должно быть, и забыл. Что ж, со всяким может случиться. Потом, сударыня моя, в суде и хватились этого дела-то: искали, искали, я и на дом-то ездил два раза с экзекутором* — нет как нет! Хотели меня суду предать, а тут я и вспомни, что, должно быть, мол, я его в погребке забыл. Поехали с экзекутором — оно там и есть.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж! Не токмо что с пьющим, и с непьющим бывает. Что ж за беда такая!
Б О Л Ь Ш О В. Как же тебя в Камчатку* не сослали?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж и в Камчатку! А за что, позвольте вас спросить, за что в Камчатку-то сослать?
Б О Л Ь Ш О В. За что! За безобразие! Так неужели ж вам потакать? Этак вы с кругу сопьётесь.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан вот простили. Вот, матушка Аграфена Кондратьевна, хотели меня суду предать за это за самое. Я сейчас к генералу к нашему, бух ему в ноги. Ваше, говорю, превосходительство! Не погубите! Жена, говорю, дети маленькие! Ну, говорит, бог с тобой, лежачего не бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я и не видал тебя здесь. Так и простил. Что ж! Дай бог ему здоровья! Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к нему на празднике: что, говорит, ты, Сысой Псоич? С праздником, мол, ваше превосходительство, поздравить пришел. Вот к Троице* ходил недавно, просвирку ему принес. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшка, на здоровье! А мы с тобой, Устинья Наумовна, пойдем-ко, чай, уж самовар готов; да покажу я тебе, есть у нас кой-что из приданого новенького.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. У вас, чай, и так вороха наготовлены, бралиянтовая.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что делать-то! Материи новые вышли, а нам будто не стать за них деньги платить.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что говорить, жемчужная! Свой магазин, все равно что в саду растёт.
Большов и Рисположенский.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе… Самсон Силыч, материал не дорогой. А я вот забежал понаведаться, как ваши делишки.
Б О Л Ь Ш О В. Забежал ты! А тебе больно знать нужно! То-то вот вы подлый народ такой, кровопийцы какие-то: только б вам пронюхать что-нибудь эдакое, так уж вы и вьетесь тут с вашим дьявольским наущением.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое же может произойти, Самсон Силыч, от меня наущение? Да и что я за учитель такой, когда вы сами, может быть, в десять раз меня умнее? Меня что попросят, я сделаю. Что ж не сделать! Я бы свинья был, когда б не сделал, потому что я, можно сказать, облагодетельствован вами и с ребятишками. А я ещё довольно глуп, чтобы вам советовать: вы своё дело сами лучше всякого знаете.
Б О Л Ь Ш О В. Сами знаете! То-то вот и беда, что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как ты, это и на руку. Ведь вот ты теперь все пороги у меня обобьёшь таскамшись-то.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же мне не таскаться-то! Кабы я вас не любил, я бы к вам и не таскался. Разве я не чувствую? Что ж я, в самом деле, скот, что ли, какой бессловесный?
Б О Л Ь Ш О В. Знаю я, что ты любишь, — все вы нас любите; только путного от вас ничего не добьёшься. Вот я теперь маюсь, маюсь с делом, так измучился, поверишь ли ты, мнением только этим одним. Уж хоть бы поскорей, что ли, да из головы вон.
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что ж, Самсон Силыч, не вы первый, не вы последний; нешто другие-то не делают?
Б О Л Ь Ш О В. Как не делать, брат, и другие делают. Да еще как делают-то: без стыда, без совести! На лежачих лесорах* ездят, в трехэтажных домах живут; другой такой бельведер* с колоннами выведет, что ему со своей образиной и войти-то туда совестно; а там и капут, и взять с него нечего. Коляски эти разъедутся неизвестно куда, дома все заложены, останется ль, нет ли кредиторам-то старых сапогов пары три. Вот тебе вся недолга. Да еще и обманет-то кого: так, бедняков каких-нибудь пустит в одной рубашке по миру. А у меня кредиторы все люди богатые, что им сделается!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Известное дело. Что ж, Самсон Силыч, все это в наших руках.
Б О Л Ь Ш О В. Знаю, что в наших руках, да сумеешь ли ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да что вы, Самсон Силыч, помилуйте, нешто мне в первый раз! Уж еще этого-то не знать! хе, хе, хе… Да такие ли я дела делал… да с рук сходило. Другого-то за такие штуки уж заслали бы давно, куда Макар телят не гонял.
Б О Л Ь Ш О В. Ой ли? Так какую ж ты механику* подсмолишь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А там, глядя по обстоятельствам. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью… (Пьёт.) Вот, первое дело, Самсон Силыч, надобно дом да лавки заложить либо продать. Это уж первое дело.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Незаконно, Самсон Силыч! Это незаконно! В законах изображено, что таковые продажи недействительны. Оно ведь сделать-то недолго, да чтоб крючков* после не вышло. Уж делать, так надо, Самсон Силыч, прочней.
Б О Л Ь Ш О В. И то дело, чтоб оглядок не было.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как на чужого-то закрепишь, так уж и придраться-то не к чему. Спорь после, поди, против подлинных-то бумаг.
Б О Л Ь Ш О В. Только вот что беда-то; как закрепишь на чужого дом-то, а он, пожалуй, там и застрянет, как блоха на войне.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж вы ищите, Самсон Силыч, такого человека, чтобы он совесть знал.
Б О Л Ь Ш О В. А где ты его найдешь нынче? Нынче всякий норовит, как тебя за ворот ухватить, а ты совести захотел.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А я вот как мекаю, Самсон Силыч, хотите вы меня слушайте, хотите вы — нет: каков человек у нас приказчик?
Б О Л Ь Ш О В. Который? Лазарь, что ли?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да, Лазарь Елизарыч.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а на Лазаря, так и пускай на него; он малый с понятием, да и капиталец есть.
Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что же прикажете, Самсон Силыч: закладную* или купчую*?
Б О Л Ь Ш О В. А с чего процентов меньше, то и варгань*. Как сделаешь все в акурате, такой тебе, Сысой Псоич, могарыч* поставлю, просто сказать, угоришь.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж будьте покойны, Самсон Силыч, мы свое дело знаем. А вы Лазарю-то Елизарычу говорили об этом деле или нет? Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт.)
Б О Л Ь Ш О В. Нет ещё. Вот нынче потолкуем. Он у меня парень-то дельный, ему только мигни, он и понимает. А уж сделает-то что, так пальца не подсунешь. Ну, заложим мы дом, а потом что?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А потом напишем реестрик*, что вот, мол, так и так, по двадцати пяти копеек за рубль: ну, и ступайте по кредиторам. Коли кто больно заартачится, так можно и прибавить, а другому сердитому и все заплатить… Вы ему заплатите, а он — чтобы писал, что по сделке получил по двадцати пяти копеек, так, для видимости, чтобы другим показать. Вот, мол, так и так, ну, и другие, глядя на них, согласятся.
Б О Л Ь Ш О В. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину* возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен* обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там что хоть говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да с двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы лежа на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.
Те же и Подхалюзин (входит).
П О Д Х А Л Ю З И Н. Слава богу-с, идёт помаленьку. Сысою Псоичу! (Кланяется.)
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Здравствуйте, батюшка Лазарь Елизарыч! (Кланяется.)
Б О Л Ь Ш О В. А идёт, так и пусть идёт. (Помолчав.) А вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц* для меня исделал, учёл бы розничную по панской-то части*, ну и остальное, что там ещё. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы*, что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленичко усовещевал. Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же это можно, Самсон Силыч, чтобы сноровки не знать? Кажется, сам завсегда в городе бываю-с, и завсегда толкуешь им-с.
Б О Л Ь Ш О В. Да что же ты толкуешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Известное дело-с, стараюсь, чтобы все было в порядке и как следует-с. Вы, говорю, ребята, не зевайте: видишь чуть дело подходящее, покупатель, что ли, тумак* какой подвернулся, али цвет с узором какой барышне понравился, взял, говорю, да и накинул рубль али два на аршин*.
Б О Л Ь Ш О В. Чай, брат, знаешь, как немцы в магазинах наших бар обирают. Положим, что мы не немцы, а христиане православные, да тоже пироги-то с начинкой едим. Так ли, а?
Рисположенский смеётся.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Дело понятное-с. И мерять-то, говорю, надо тоже поестественнее: тяни да потягивай, только, только чтоб, Боже сохрани, как не лопнуло, ведь не нам, говорю, после носить. Ну, а зазеваются, так никто виноват, можно, говорю, и просто через руку лишний аршин раз шмыгануть.
Б О Л Ь Ш О В. Всё единственно: ведь портной украдёт же. А? Украдёт ведь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Украдёт, Самсон Силыч, беспременно, мошенник, украдет; уж я этих портных знаю.
Б О Л Ь Ш О В. То-то вот; все они кругом мошенники, а на нас слава.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Самсон Силыч, а то вы правду говорить изволите.
Б О Л Ь Ш О В. Эх, Лазарь, плохи нынче барыши: не прежние времена. (Помолчав.) Что, «Ведомости»* принёс?
П О Д Х А Л Ю З И Н (вынимая из кармана и подавая). Извольте получить-с.
Б О Л Ь Ш О В. Дава-ко-сь, посмотрим. (Надевает очки и просматривает.)
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт, потом надевает очки, садится подле Большов а и смотрит в газеты.)
Б О Л Ь Ш О В (читает вслух). «Объявления казённые и разных обществ: 1, 2, 3, 4, 5 и 6, от Воспитательного дома*». Это не по нашей части, нам крестьян не покупать. «7 и 8 от Московского новерситета*, от Губернских правлений*, от Приказов общественного призрения*». Ну, и это мимо. «От Городской шестигласной думы*». А ну-тко-сь, нет ли чего! (Читает.) «От Московской городской шестигласной думы сим объявляется: не пожелают ли кто взять в содержание нижеозначенные оброчные статьи*». Не наше дело: залоги надоть представлять. «Контора Вдовьего дома* сим приглашает…» Пускай приглашает, а мы не пойдем. «От Сиротского суда*». У самих ни отца, ни матери. (Просматривает дальше.) Эге! Вон оно куды пошло! Слушай-ко, Лазарь! «Такого-то года, сентября такого-то дня, по определению Коммерческого суда*, первой гильдии* купец Федот Селиверстов Плешков объявлен несостоятельным должником*; вследствие чего…» Что тут толковать! Известно, что вследствие бывает. Вот-те и Федот Селиверстыч! Каков был туз, а в трубу вылетел. А что, Лазарь, не должен ли он нам?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Малость должен-с. Сахару для дому брали пудов никак тридцать, не то сорок.*
Б О Л Ь Ш О В. Плохо дело, Лазарь. Ну, да мне-то он сполна отдаст по-приятельски.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сумнительно-с.
Б О Л Ь Ш О В. Сочтёмся как-нибудь. (Читает.) «Московский первой гильдии купец Антип Сысоев Енотов объявлен несостоятельным должником». За этим ничего нет?
П О Д Х А Л Ю З И Н. За масло постное-с, об Великом посту брали бочонка с три-с.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1959 г. Художник В. А. Павлович. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».
Б О Л Ь Ш О В. Вот сухоядцы-то*, постники*! И Богу-то угодить на чужой счет норовят. Ты, брат, степенству-то* этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую пазуху лезет! Вот и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником». Ну, а этот как?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вексель* есть-с!
Б О Л Ь Ш О В. Протестован*?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Протестован-с. Сам-то скрывается-с.
Б О Л Ь Ш О В. Ну! И четвёртый тут, Самопалов. Да что они, сговорились, что ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж такой расподлеющий* народ-с.
Б О Л Ь Ш О В (ворочая листы). Да тут их не перечитаешь до завтрашнего числа. Возьми прочь!
П О Д Х А Л Ю З И Н (берет газету). Газету-то только пакостят. На все купечество мораль* эдакая.
Молчание.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте, Самсон Силыч, я теперь домой побегу: делишки есть кой-какие.
Б О Л Ь Ш О В. Да ты бы посидел немножко.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ей-богу, Самсон Силыч, не время. Я уж к вам завтра пораньше зайду.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, как знаешь!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте! Прощайте, Лазарь Елизарыч! (Уходит.)
Большов и Подхалюзин.
Б О Л Ь Ш О В. Вот ты и знай, Лазарь, какова торговля-то! Ты думаешь, что! Так вот даром и бери деньги. Как не деньги, скажет, видал, как лягушки прыгают. На-ко, говорит, вексель. А по векселю-то с иных что возьмёшь! Вот у меня есть завалящих тысяч на сто, и с протестами; только и дела, что каждый год подкладывай. Хоть за полтину серебра все отдам! Должников-то по ним, чай, и с собаками не сыщешь: которые повымерли, а которые поразбежались, некого и в яму* посадить. А и посадишь-то, Лазарь, так сам не рад: другой так обдержится, что его оттедова куревом не выкуришь. Мне, говорит, и здесь хорошо, а ты проваливай. Так ли, Лазарь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж это как и водится.
Б О Л Ь Ш О В. Все вексель да вексель! А что такое это вексель? Так, бумага, да и все тут. И на дисконту* отдашь, так проценты слупят, что в животе забурчит, да еще после своим добром отвечай. (Помолчав.) С городовыми* лучше не связывайся: все в долг да в долг; а привезет ли, нет ли, так слепой мелочью да арабчиками, поглядишь — ни ног, ни головы, а на мелочи никакого звания давно уж нет. А вот ты тут, как хошь! Здешним торговцам лучше не показывай: в любой анбар взойдет, только и дела, что нюхает, нюхает, поковыряет, поковыряет, да и прочь пойдет. Уж диво бы товару не было, — каким еще рожном торговать. Одна лавка москательная*, другая красная*, третья с бакалеей; так нет, ничто не везет. На торги хошь не являйся: сбивают цены пуще черт знает чего; а наденешь хомут, да еще и вязку* подай, да могарычи, да угощения, да разные там недочеты с провесами. Вон оно что! Чувствуешь ли ты это?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Кажется, должен чувствовать-с.
Б О Л Ь Ш О В. Вот какова торговля-то, вот тут и торгуй! (Помолчав.) Что, Лазарь, как ты думаешь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как думать-с! Уж это как вам угодно. Наше дело подначальное.
Б О Л Ь Ш О В. Что тут подначальное: ты говори по душе. Я у тебя про дело спрашиваю.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это опять-таки, Самсон Силыч, как вам угодно-с.
Б О Л Ь Ш О В. Наладил одно: как вам угодно. Да ты-то как?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это я не могу знать-с.
«Не обманешь — не продашь» («Свои люди — сочтемся»). Художник В. А. Тронов. Из фондов СПбГТБ.
Б О Л Ь Ш О В (помолчав). Скажи, Лазарь, по совести, любишь ты меня? (Молчание.) Любишь, что ли? Что ж ты молчишь? (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Самсон Силыч! Да что тут разговаривать-то-с, Уж вы во мне-то не сумневайтесь! Уж одно слово: вот как есть, весь тут.
Б О Л Ь Ш О В. Да что ж, что ты весь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж коли того, а либо что, так останетесь довольны: себя не пожалею.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, так и разговаривать нечего. По мне, Лазарь, теперь самое настоящее время; денег наличных у нас довольно, векселям всем сроки подошли. Чего ж ждать-то? Дождешься, пожалуй, что какой-нибудь свой же брат, собачий сын, оберет тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне* за рубль, да и сидит в миллионе, и плевать на тебя не хочет. А ты, честный-то торговец, и смотри да казнись, хлопай глазами-то. Вот я и думаю, Лазарь, предложить кредиторам-то такую статью: не возьмут ли они у меня копеек по двадцати пяти за рубль. Как ты думаешь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А уж по мне, Самсон Силыч, коли платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем не платить.
Б О Л Ь Ш О В. А что? Ведь и правда. Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там после суди владыко на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки я на тебя заложу.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нельзя ж без хлопот-с. Вот векселя надо за что-нибудь сбыть-с, товар перевезти куда подальше. Станем хлопотать-с!
Б О Л Ь Ш О В. Оно так. Да старенек уж я становлюсь хлопотать-то. А ты помогать станешь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, в огонь и в воду полезу-с.
Б О Л Ь Ш О В. Эдак-то лучше! Чёрта ли там по грошам-то наживать! Махнул сразу, да и шабаш. Только на, пусти Бог смелости. Спасибо тебе, Лазарь. Удружил! (Встает.) Ну, хлопочи! (Подходит к нему и треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мне, Самсон Силыч, окромя вашего спокойствия, ничего не нужно-с. Как жимши у вас с малолетства и видемши все ваши благодеяния, можно сказать, мальчишкой взят-с лавки подметать, следовательно, должен я чувствовать.
«Купеческие дочки на балу и маскараде обыкновенно очень молчаливы; замужние – почти неприступны для разговора, позволяя, однако ж, приглашать себя в молчании двигаться под музыку. Здесь вы увидите богатые наряды во всем блеске их безвкусия. Часто головки молоденьких купеческих дочек горят бриллиантами и привлекают лакомые взоры военных и статских женихов, нередко нарочно посещающих Купеческое собрате для того, чтоб высмотреть суженую. В купеческих семействах вы встретите очень миленькие лица, но не удивляйтесь, если иногда на приглашение танцевать вам ответят: "нет-с, не хочу, дайте простыть". Здесь когда жарко, то прохлаждают себя не веером, а платочками; мужчины лишены шляп, военные даже оружия. Пожилые купчихи на балу добровольно лишают себя языка и движутся, довольствуясь одним приятным наблюдением, взорами за своими деточками, подбегающими к ним после каждой кадрили. Маменьки обыкновенно балуют их конфектами, привозимыми с собою в больших носовых платках» (Вистенгоф П. Очерки московской жизни. Москва, 1842. С. 77–78).
«Вид самих будочников был поразительный: одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору... Будочники были грязны, грубы, мрачны и несведущи. Да к ним никто и не думал обращаться за справками, совершенно сознавая, что они лишь живые «пугала», специально приспособленные для того, чтобы на улицах чувствовалась публикой и была воочию видна власть предержащая. Да случись какое-либо нарушение порядка, было бы кому доставить нарушителя в полицию» (Давыдов Н. В. Из прошлого. Москва, 1914. С. 57–58).
В начале 1860-х гг. будочники-алебардисты исчезли, заменённые городовыми.
Контора в доме Большова. Прямо дверь, на левой стороне лестница наверх.
Т И Ш К А (со щёткой на авансцене). Эх, житьё, житьё! Вот чем свет тут ты полы мети! А моё ли дело полы мести! У нас все не как у людей! У других-то хозяев коли уж мальчишка, так и живет в мальчиках* — стало быть при лавке присутствует. А у нас то туда, то сюда, целый день шаркай по мостовой как угорелый. Скоро руку набьешь, держи карман-то. У добрых-то людей для разгонки держат дворника, а у нас он с котятами на печке лежит либо с кухаркой проклажается, а на тебе спросится. У других все-таки вольготность есть; иным часом проштрафишься што либо ошто*, по малолетствию тебе спускается; а у нас — коли не тот, так другой, коли не сам, так сама задаст вытрепку; а то вот приказчик Лазарь, а то вот Фоминишна, а то вот… всякая шваль над тобой командует. Вот она жисть-то какая анафемская! А уж это чтобы урваться когда из дому, с приятелями в три листика*, али в пристенок* сразиться — и не думай лучше! Да уж и в голове-то, правда, не то! (Лезет на стул коленками и смотрит в зеркало.) Здравствуйте, Тихон Савостьяныч! Как вы поживаете? Все ли вы слава богу? А ну, Тишка, выкинь коленце. (Делает гримасу.) Вот оно что! (Другую.) Эвось оно как… (Хохочет.)
Тишка и Подхалюзин (крадется и хватает его за ворот).
П О Д Х А Л Ю З И Н. А это ты, чертёнок, что делаешь?
Т И Ш К А. Что? известно что! Пыль стирал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Языком-то стирал! Что ты за пыль на зеркале нашел! Покажу я тебе пыль! Ишь, ломается! А вот я тебе заклею подзатыльника, так ты и будешь знать.
Т И Ш К А. Будешь знать! Да было бы ещё за что?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за то, что за что! Поговоришь, так и увидишь, за что! Вот пикни ещё!
Т И Ш К А. Да, пикни ещё! Я ведь и хозяину скажу, не что возьмёшь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Хозяину скажу!.. Что мне твой хозяин… Я, коли на то пошло… хозяин мне твой!.. На то ты и мальчишка, чтоб тебя учить, а ты думал что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать. Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам огни, и воды, и медные трубы прошел.
Т И Ш К А. Знаем, что прошёл.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Цьщ, дьяволёнок! (Замахивается.)
Т И Ш К А. Накось, попробуй! Нешто не скажу, ей-богу, скажу!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что ты скажешь-то, чёртова перечница!
Т И Ш К А. Что скажу? А то, что лаешься!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Важное кушанье! Ишь ты, барин какой! Подитко-сь! Был Сысой Псоич?
Т И Ш К А. Известно, был.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да ты, чертёнок, говори толком! Зайти, что ль, хотел?
Т И Ш К А. Зайти хотел!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так ты сбегай на досуге.
Т И Ш К А. Рябиновки, что ли?
Эскиз костюма Тишки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, рябиновки. Надо Сысоя Псоича, попотчевать. (Дает деньги.) Купи полштофа*, а сдачу возьми уж себе на пряники. Только ты, смотри, проворней, чтобы не хватились!
Т И Ш К А. Стриженая девка косы не заплетёт. Так начну порхать — живым манером.
Тишка уходит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. (один). Вот беда-то! Вот она где беда-то пришла на нас! Что теперь делать-то? Ну, плохо дело! Не миновать теперь несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то при чём буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил, служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить надо? Товаром, что ли? Вот векселя велел продать (вынимает и считает), тут, должно быть, попользоваться будет можно. (Ходит по комнате.) Говорят, надо совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведёт, а ты свою статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится. Хм! Ведь залезет эдакая фантазия в голову человеку! Конечно, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, и, можно сказать, каких в свете нет, а ведь этот жених её теперича не возьмёт, скажет, денег дай! А денег где взять? И уж не быть ей теперь за благородным, потому денег нет. Рано ли, поздно ли, а придется за купца отдавать! (Ходит молча.) А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови не жалел. Конечно, мол, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, да ведь и я, Самсон Силыч, не лыком шит, сами изволите видеть, имею капиталец и могу кругом себя ограничить на этот предмет. Отчего не отдать за меня? Чем я не человек? Ни в чём не замечен, к старшим почтителен! Да при всем том, как заложили мне Самсон Силыч дом и лавки, так и закладной-то можно пугнуть. А знамши-то характер Самсона Силыча, каков он есть, — это и очень может случиться. У них такое заведение: коли им что попало в голову, уж ничем не выбьешь оттедова. Всё равно как в четвертом году захотели бороду обрить: сколько ни просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали, — нет, говорит, после опять отпущу, а теперь поставлю на своем, взяли да и обрили. Так вот и это дело: потрафь я по них, или так взойди им в голову — завтра же под венец, и баста, и разговаривать не смей. Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого* спрыгнуть можно!
Эскиз декорации «Контора» в спектакле «Свои люди — сочтемся» Кемеровского областного театра драмы им. А. В. Луначарского. 1964 г. Художник Н. А. Касаткина. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Подхалюзин и Тишка
Т И Ш К А (входит со штофом). Вот он я пришёл!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Послушай, Тишка, Устинья Наумовна здесь?
Т И Ш К А. Там наверху. Да и стралулист* идет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так ты поставь водку-то на стол и закусочки достань.
Тишка ставит водку и достает закуски, потом уходит.
Подхалюзин и Рисположенский
П О Д Х А Л Ю З И Н. А, наше вам-с!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. К вам, батюшка Лазарь Елизарыч, к вам! Право. Думаю, мол, мало ли что, может, что и нужно. Это водочка у вас? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. Что-то руки стали трястись по утрам, особенно вот правая; как писать что, Лазарь Елизарыч, так все левой придерживаю. Ей-богу! А выпьешь водочки, словно лучше. (Пьёт.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же это у вас руки трясутся?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится к столу). От заботы, Лазарь Елизарыч, от заботы, батюшка.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! А я так полагаю от того, что больно народ грабите. За неправду Бог наказывает.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Эх, хе, хе… Лазарь Елизарыч! Где нам грабить! Делишки наши маленькие Мы, как птицы небесные, по зёрнышку клюём.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Будешь и по мелочам, коли взять-то негде. Ну ещё не то, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит — тятенька, дай, другой говорит — тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик* надобно, то, другое! А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к Воскресенским воротам* с Бутырок-то*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А зачем ходишь-то: кому просьбишку изобразишь*, кого в мещане припишешь*. Иной день и полтины серебром домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. (Пьёт.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарь Елизарычу, не даст ли он мне деньжонок что-нибудь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за какие же это провинности-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за какие провинности! Вот уж грех, Лазарь Елизарыч! Нешто я вам не служу? По гроб слуга, что хотите заставьте. А закладную-то вам выхлопотал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ведь уж вам заплачено! И толковать-то вам об одном и том же не приходится!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Лазарь Елизарыч, заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность-то меня одолела.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Бедность одолела! Это бывает-с. (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть-с: девать некуда. (Кладет бумажник на стол.)
Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1929 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника им. А. Н. Островского «Щелыково».
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто лишние? Небось, шутите?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Окромя всяких шуток-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А коли лишние, так отчего же бедному человеку не помочь. Вам Бог пошлет за это.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А много ли вам требуется?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Дайте три целковеньких*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что так мало-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, дайте пять.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы просите больше.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, уж коли милость будет, дайте десять.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять-с! Так, задаром?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как задаром! Заслужу, Лазарь Елизарыч, когда-нибудь сквитаемся.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Всё это буки-с*. Улита едет, да когда-то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам Самсон Силыч обещали за всю эту механику?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Стыдно сказать, Лазарь Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не возьмет, ей-богу, вот хоть приценитесь подите.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так вот что, Сысой Псоич, я вам дам две тысячи-с… за этот же самый предмет-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Благодетель вы мой, Лазарь Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто серебром теперь же-с, а остальные после, по окончании всего этого происшествия-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну вот, как за эдаких людей и богу не молить! Только какая-нибудь свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!
Подхалюзин и Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это уж на что же-с! Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходи в акурате, — попал на эту точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч, маленький, что ли, я! Пора понимать!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и эрестрик* этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдёт на эту штуку. Вот она какая статья-то.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы нам теперича с этим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. То есть насчёт несостоятельности, Лазарь Елизарыч?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе... то есть дом с лавками… эдак… дом-то… хе, хе, хе…
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдёмте ко мне-с. Тишка!
Те же и Тишка
Тишка хочет убирать водку.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты ещё мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше её с собой возьмём.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж пореши ты её нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то её понапрасну. Другие в её пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж её томить-то.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Сама всё это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.
Рисположенский, Подхалюзин и Тишка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка* какая мычуся. А ведь и проминовать* ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек — живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит — всё я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, — от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой*, где и побольше перевалится, — известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.
Ф О М И Н И Ш Н А. Что говорить, матушка, что говорить!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Садись, Фоминишна, — ноги-то старые, ломаные.
Ф О М И Н И Ш Н А. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело: с богатым мужиком, что с чёртом, не скоро сообразишь.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на-поди. Страсти да и только: посуду колотит… «У! — говорит, — такие вы и эдакие, убью сразу!»
Фоминишна и Устинья Наумовна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то — Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдёшь домой-то, так заверни ко мне, — я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Зайду, серебряная, зайду.
Подхалюзин входит.
Эскиз декорации «Лестница и контора» к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Устинья Наумовна и Подхалюзин
П О Д Х А Л Ю З И Н. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Здравствуй, живая душа, каково попрыгиваешь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что нам делается-с. (Садится.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Мамзельку, коли хочешь, высватаю!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Покорно благодарствуйте, нам пока не требуется.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, есть-таки около того-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, а коли есть, так и слава тебе господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой, — прямо и тащи ко мне.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так вы его и жените?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Так я женю. Отчего ж не женить, и не взвидишь, как женю.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это дело хорошее-с. А вот теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто повадились?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А тебе что за печаль! Зачем бы я ни ходила. Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты что за спрос?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да так-с, не напрасно ли ходите-то?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как напрасно? С чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ко, какого жениха нашла. Благородный, крестьяне есть, и из себя молодец.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За чем же дело стало-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ни за чем не стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там обвертим, да и вся недолга.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Обвертите, попробуйте, — задаст он вам после копоти.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ты, здоров ли, яхонтовый?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы увидите!
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. До вечера не дожить; ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж об этом-то вы не извольте беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да что ты знаешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что знаем-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори, — нужды нет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Анафема хочу быть, коли скажу — руку даю на отсечение.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то же-с. Уговор лучше денег-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да что ты, белены, что ль, объелся?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не объелись! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сказать-то было нечего, по тому самому, что я и сам-то недавно узнал-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж теперь поздно, бралиянтовый!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он, неровен час, и чепчик помнет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не помнет-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да и девку-то раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с: происхождения не благородного.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну вот видите ли — за купцом-то быть ей гораздо пристойное.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет*, и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А что, ведь и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то. А почём вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да уж это кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете — можно обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Точно так-с. Уж будьте покойны! А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдётесь, — другой подумает, генеральша какая.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А что ты думаешь, да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой* не зальёшь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Давай задаток! Была не была!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Говорю вам, из живых сошьём. Уж что толковать!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе всё отлепартую*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне — водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!
Входит Тишка.
Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.
Уходят.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».
Т И Ш К А (садится к столу и вынимает из кармана деньги). Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку* выиграл, да третёвось* хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)
Голос Фоминишны за сценой: «Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?»
Т И Ш К А. Что там еще у вас?
«Дома, что ли-ча, Лазарь?»
Был, да весь вышел!
«Да куда ж он делся-то, господи?»
Фоминишна сходит с лестницы.
Да что там у вас?
Ф О М И Н И Ш Н А. Да ведь Самсон Силыч приехал, да никак хмельной.
Т И Ш К А. Фю! попались!
Ф О М И Н И Ш Н А. Беги, Тишка, за Лазарем, голубчик, беги скорей!
Тишка бежит.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идёт-то?
Ф О М И Н И Ш Н А. Да никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идёт, а ты уж, голубушка, здесь посиди.
Стук в двери и голос Самсона Силыча: «Эй, отоприте, кто там?» Аграфена Кондратьевна скрывается.
Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!
Б О Л Ь Ш О В (за дверями). Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?
Ф О М И Н И Ш Н А. Ах, голубчик ты мой! Ах, я мымра* слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.
Самсон Силыч входит.
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
Фоминишна и Большов
Б О Л Ь Ш О В. Стряпчий* был?
Ф О М И Н И Ш Н А. А стряпали, батюшка, щи с солониной*, гусь жареный, драчена*.
Б О Л Ь Ш О В. Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!
Ф О М И Н И Ш Н А. Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала.
Б О Л Ь Ш О В. Пошла вон! (Садится.)
Фоминишна идёт в двери; Подхалюзин и Тишка входят.
Ф О М И Н И Ш Н А (возвращаясь). Ах, я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти. Холодной-то поросёнок совсем из ума выскочил.
Эскиз декорации «Лестница» к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Подхалюзин, Большов и Тишка
Б О Л Ь Ш О В. Убирайся к свиньям!
Фоминишна уходит.
(К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?
П О Д Х А Л Ю З И Н (Тишке). Говорили тебе, кажется!
Тишка уходит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Был-с!
Б О Л Ь Ш О В. Говорил ты с ним?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит — объявиться несостоятельным.
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, объявиться, так объявиться — один конец.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, деньги заплатить? Да с чего же ты это взял? Да я лучше всё огнём сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не плательщик.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.
Б О Л Ь Ш О В. А тебе что за дело? Не твое было. Ты старайся только — от меня забыт не будешь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не нуждаюсь я ни в чём после вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фальш сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.
Б О Л Ь Ш О В. А что такое произойти может? Я один в ответе.
Большов и Подхалюзин. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.
Б О Л Ь Ш О В. Полно, так ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Позвольто-с: ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да на всё семейство эдакая мораль пойдёт, а ещё, пожалуй, и имение-то всё отнимут*: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)
Б О Л Ь Ш О В. Да об чем же ты плачешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю — в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен — горами шатает.
Б О Л Ь Ш О В. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля Божия, против её не пойдёшь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно, Самсон Силыч! А всё-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то, — и оглобли назад поворотил.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Я, Самсон Силыч, не выдумал, — вы спросите Устинью Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.
Б О Л Ь Ш О В. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не родной, — а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег ещё дают-с, а он ломается да важничает, — ну есть ли в нём душа после всего этого?
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу — сердце у меня не такое.
Б О Л Ь Ш О В. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, ещё такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.
Липочка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это всё равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как чёрт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с…
Б О Л Ь Ш О В. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..
Б О Л Ь Ш О В. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблён ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.
Б О Л Ь Ш О В. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.
Б О Л Ь Ш О В. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца родного… Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.
Б О Л Ь Ш О В. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю, ночь думаю… то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет… Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..
Б О Л Ь Ш О В. Да чего же нельзя-то, дура-голова?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу, — где же мне с суконным-то рылом-с*?
Б О Л Ь Ш О В. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове, — а тебе ума-то не занимать стать, этим добром Бог наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня глядеть-то не захотят-с!
Б О Л Ь Ш О В. Важное дело! Не плясать же мне по её дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдёт. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю*. Ты со мной-то толкуй.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Б О Л Ь Ш О В. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя счастливым сделать!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного? Да накажи меня Бог!.. Да что я за скотина!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а дочь любишь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Изныл весь-с! Вся дута-то у меня перевернулась давно-с!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а коли душа перевернулась, так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, нашей Маланьей.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, за что жалуете? Но стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.
Б О Л Ь Ш О В. Ну её, физиономию! А вот я на тебя всё имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще как пожалеют-то-с!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, ты ступай теперь в город, а ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник А. Ф. Черняков. Из фондов Музея изобразительных искусств Республики Карелия.
Декорация первого действия.
Б О Л Ь Ш О В (входит и садится на кресло, несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно сказано: суета сует и всяческая суета. Чёрт знает, и сам не разберёшь, чего хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь, а и так-то сидеть одурь возьмёт. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и всё: жил, жил человек, да вдруг и помер — так всё прахом и пойдет. Ох, Господи, Господи! (Зевает и смотрит по углам.)
Аграфена Кондратьевна и Липочка (разряженная).
Б О Л Ь Ш О В. Проедет и парочкой — не великого полёта помещица!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уж известно, не енаральская* дочь, а всё, как есть, красавица!.. Да приголубь ребенка-то, что как медведь бурчишь.
Б О Л Ь Ш О В. А как мне ещё приголубливать-то? Ручки, что ль, лизать, в ножки кланяться? Во какая невидаль! Видали мы и понаряднее.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да ты что видал-то? Так что-нибудь, а ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный ты человек.
Б О Л Ь Ш О В. Что ж что дочь? Слава Богу — обута, одета, накормлена; чего ей ещё хочется?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Чего хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих призирают*, не токмо что своих, — а ведь это и в люди сказать грех: как ни на есть, родная детища!
Б О Л Ь Ш О В. Знаем, что родная, да чего ж ей ещё? Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же её вделать! Понимаем, что отец.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да коли уж ты, батюшка, отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство прийти; расставаться скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю родительского!
Эскиз грима Большова к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Бог создал! Да сам-то ты что? Ведь и она, кажется, создания Божеская, али нет? Не животная какая-нибудь, прости господи!.. Да спроси у неё что-нибудь.
Б О Л Ь Ш О В. А что я за спрос? Гусь свинье не товарищ: как хотите, так и делайте.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да на деле-то уж не спросим, ты покедова-то вот. Человек приедет чужой-посторонний, всё-таки, как хочешь примеривай, а мужчина — не женщина — в первый-то раз наедет, не видамши-то его.
Б О Л Ь Ш О В. Сказано, что отстань.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Отец ты эдакой, а ещё родной называешься! Ах ты, дитятко моя заброшенная, стоишь, словно какая сиротинушка, приклонивши головушку. Отступились от тебя, да и знать не хотят. Присядь, Липочка, присядь, душечка, ненаглядная моя сокровища! (Усаживает.)
Л И П О Ч К А. Ах, отстаньте, маменька! Измяли совсем.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я на тебя издальки посмотрю!
Л И П О Ч К А. Пожалуй, смотрите, да только не фантазируйте! Фи, маменька, нельзя одеться порядочно: вы тотчас расчувствоваетесь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так, так, дитятко! Да как взгляну-то на тебя, так ведь эта жалости подобно.
Л И П О Ч К А. Что ж, надо ведь когда-нибудь.
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Л И П О Ч К А. Вот вы вдруг и расплакались! Право, как не стыдно, маменька! Что там за дурак?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (плача). Да уж это, так говорится, — к слову пришлось.
Б О Л Ь Ш О В. А об чём бы ты это, слышно, разрюмилась? Вот спросить тебя, так сама не знаешь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не знаю, батюшка, ох, не знаю: такой стих нашёл.
Б О Л Ь Ш О В. То-то вот сдуру. Слёзы у вас дёшевы.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ох, дёшевы, батюшка, дёшевы; и сама знаю, что дёшевы, да что ж делать-то?
Л И П О Ч К А. Фи, маменька, как вы вдруг! Полноте! Ну, вдруг приедет — что хорошего!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Перестану, дитятко, перестану; сейчас перестану!
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Те же и Устинья Наумовна.
Целуются.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А уж мы заждались тебя.
Л И П О Ч К А. Что, Устинья Наумовна, скоро приедет?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Виновата, сейчас провалиться, виновата! А дела-то наши, серебряные, не очень хороши!
Л И П О Ч К А. Как? Что такое за новости?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ты ещё там выдумала?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А то, бралиянтовые, что жених-то наш что-то мнётся.
Б О Л Ь Ш О В. Ха, ха, ха! А еще сваха! Где тебе сосватать!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Упёрся, как лошадь, — ни тпру, ни ну; слова от него не добьешься путного.
Л И П О Ч К А. Да что ж это, Устинья Наумовна? Да как же это ты, право!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшки! Да как же это быть-то?
Л И П О Ч К А. Да давно ль ты его видела?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Нынче утром была. Вышел как есть в одном шлафорке*; а уж употчевал* — можно чести приписать. И кофию велел, и ромку-то, а уж сухарей навалил — видимо-невидимо. Кушайте, говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли, — надо, мол, чем-нибудь порешить; ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то; а он мне на это ничего путного не сказал. Вот, говорит, подумамши, да посоветамшись, а сам только что опояску* поддергивает.
Эскиз грима Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И в самом деле, что он ломается-то? Мы разве хуже его?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А, лягушка его заклюй, нешто мы другого не найдем?
Б О Л Ь Ш О В. Ну, уж ты другого-то не ищи, а то опять то же будет. Уж другого-то я вам сам найду.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да, найдешь, на печи-то сидя; ты уж и забыл, кажется, что у тебя дочь-то есть.
Б О Л Ь Ш О В. А вот увидишь!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что увидать-то! Увидать-то нечего! Уж не говори ты мне, пожалуйста, не расстроивай ты меня. (Садится.)
Большов хохочет. Устинья Наумовна отходит с Липочкой на другую сторону сцены. Устинья Наумовна рассматривает её платье.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ишь ты, как вырядилась, — платьице-то на тебе какое авантажное*. Уж не сама ль смастерила?
Л И П О Ч К А. Вот ужасно нужно самой! Что мы, нищие, что ли, по-твоему? А мадамы-то* на что?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Фу ты, уж и нищие! Кто тебе говорит такие глупости? Тут рассуждают об хозяйстве, что не сама ль, дескать, шила, — а то, известное дело, и платье-то твое дрянь.
Аграфена Кондратьевна и Липочки. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что это ты так разъерепенилась?
Л И П О Ч К А. Вот оказия! Стану я терпеть такую напраслину. Да что я, девчонка, что ли, какая необразованная!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. С чего это ты взяла? Откуда нашел на тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье — и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится, по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни душа, коли лгу. Для тебя золотого мало: подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!
Т И Ш К А (входит). Сысой Псович приказали спросить, можно ли, дескать, взойти. Они тамотка, у Лазаря Елизарыча.
Б О Л Ь Ш О В. Пошёл, зови его сюда, и с Лазарем.
Тишка уходит.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж, недаром же закуска-то приготовлена — вот и закусим. А уж тебе, чай, Устинья Наумовна, давно водочки хочется?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело — адмиральский час* — самое настоящее время.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, Самсон Силыч, трогайся с места-то, что так-то сидеть.
Б О Л Ь Ш О В. Погоди, вот те подойдут — еще успеешь.
Л И П О Ч К А. Я, маменька, пойду разденусь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Поди, дитятко, поди.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Какой там еще жених, — полно дурачиться-то.
Б О Л Ь Ш О В. Погоди, Липа, жених приедет.
Л И П О Ч К А. Кто же это, тятенька? Знаю я его или нет?
Б О Л Ь Ш О В. А вот увидишь, так, может, и узнаешь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ты его слушаешь, какой там еще шут приедет! Так язык чешет.
Б О Л Ь Ш О В. Говорят тебе, что приедет, так уж я, стало быть, знаю, что говорю.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Коли кто в самом деле приедет, так уж ты бы путем говорил, а то приедет, приедет, а бог знает, кто приедет. Вот всегда так.
Л И П О Ч К А. Ну, так я, маменька, останусь. (Подходит к зеркалу и смотрится, потом к отцу.) Тятенька!
Б О Л Ь Ш О В. Что тебе?
Л И П О Ч К А. Стыдно сказать, тятенька!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что за стыд, дурочка! Говори, коли что нужно.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Стыд не дым — глаза не выест.
Л И П О Ч К А. Нет, ей-богу, стыдно!
Эскиз грима Тишки к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Б О Л Ь Ш О В. Ну закройся, коли стыдно.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Шляпку, что ли, новую хочется?
Л И П О Ч К А. Вот и не угадали, вовсе не шляпку.
Б О Л Ь Ш О В. Так чего ж тебе?
Л И П О Ч К А. Выдти замуж за военного!
Эскиз декорации «Чайный стол у дивана» в доме Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Б О Л Ь Ш О В. Эк ведь что вывезла!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Акстись, беспутная! Христос с тобой!
Л И П О Ч К А. Что ж, — ведь другие выходят же.
Б О Л Ь Ш О В. Ну и пускай их выходят, а ты сиди у моря да жди погодки.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да ты у меня и заикаться не смей! Я тебе и родительского благословенья не дам.
Те же и Лазарь, Рисположенский и Фомииишна (у дверей)
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Здравствуйте, батюшка Самсон Силыч! Здравствуйте, матушка Аграфена Кондратьевна! Олимпиада Самсоновна, здравствуйте!
Б О Л Ь Ш О В. Здравствуй, братец, здравствуй! Садиться, милости просим! Садись и ты, Лазарь!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Закусить не угодно ли? А у меня закусочка приготовлена.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Отчего ж, матушка, не закусить; я бы теперь рюмочку выпил.
Б О Л Ь Ш О В. А вот сейчас пойдём все вместе, а теперь пока побеседуем маненько.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Отчего ж и не побеседовать! Вот, золотые мои, слышала я, будто в газете напечатано, правда ли, нет ли, что другой Бонапарт народился*, и будто бы, золотые мои…
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Так об чём же, яхонтовый?
Б О Л Ь Ш О В. А о том, что лета наши подвигаются преклонные, здоровье тоже ежеминутно прерывается, и един Создатель только ведает, что будет вперёд: то и положили мы ещё при жизни своей отдать в замужество единственную дочь нашу, и в рассуждении приданого тоже можем надеяться, что она не страмит* нашего капитала и происхождения, а равномерно и перед другими прочими.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ишь ведь, как сладко рассказывает, бралиянтовый.
Б О Л Ь Ш О В. А так как теперь дочь наша здесь налицо, и при всем том, будучи уверены в честном поведении и достаточности нашего будущего зятя, что для нас оченно чувствительно, в рассуждении Божеского благословения, то и назначаем его теперича в общем лицезрении. Липа, поди сюда.
Л И П О Ч К А. Что вам, тятенька, угодно?
Б О Л Ь Ш О В. Поди ко мне, не укушу, — небось. Ну, теперь ты, Лазарь, ползи.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Давно готов-с!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, Липа, давай руку!
Л И П О Ч К А. Как, что это за вздор? С чего это вы выдумали?
Б О Л Ь Ш О В. Хуже, как силой возьму!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!*
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Господи, да что ж это такое?
Л И П О Ч К А. Не хочу, не хочу! Не пойду я за такого противного!
Ф О М И Н И Ш Н А. С нами крестная сила!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Видно, тятенька, не видать мне счастия на этом свете! Видно, не бывать-с по вашему желанию!
Б О Л Ь Ш О В (берет Липочку насильно за руку и Лазаря). Как же не бывать, коли я того хочу? На что ж я и отец, коли не приказывать? Даром, что ли, я её кормил?
Б О Л Ь Ш О В. Знай сверчок свой шесток! Не твое дело! Ну, Липа! Вот тебе жених! Прошу любить да жаловать! Садитесь рядком да потолкуйте ладком — а там честным пирком да за свадебку.
Л И П О Ч К А. Как же, нужно мне очень с неучем сидеть! Вот оказия!
Б О Л Ь Ш О В. А не сядешь, так насильно посажу да заставлю жеманиться*.
Л И П О Ч К А. Где это видано, чтобы воспитанные барышни выходили за своих работников?
Б О Л Ь Ш О В. Молчи лучше! Велю, так и за дворника выдешь. (Молчание.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Вразуми, Аграфена Кондратьевна, что это за беда такая.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама, родная, затмилась, ровно чулан какой. И понять не могу, откуда это такое взялось?
Ф О М И Н И Ш Н А. Господи! Семой десяток живу, сколько свадьб праздновала, а такой скверности не видывала.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. За что ж вы это, душегубцы, девку-то опозорили?
Б О Л Ь Ш О В. Да, очень мне нужно слушать вашу фанаберию*. Захотел выдать дочь за приказчика, и поставлю на своём, и разговаривать не смей; я и знать никого не хочу. Вот теперь закусить пойдемте, а они пусть побалясничают, может быть и поладят как-нибудь.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пойдемте, Самсон Силыч, и я с вами для компании рюмочку выпью. А уж это, Аграфена Кондратьевна, первый долг, чтобы дети слушались родителей. Это не нами заведено, не нами и кончится.
Эскиз грима Фоминишны к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Встают и уходят все, кроме Липочки, Подхалюзина и Аграфены Кондратьевны.
Л И П О Ч К А. Да что же это, маменька, такое? Что я им, кухарка, что ли, досталась? (Плачет.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Маменька-с! Вам зятя такого, который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил, — окромя меня, не найтить-с.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да как это ты, батюшке?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Маменька-с! В меня Бог вложил такое намерение, по тому самому-с, что другой вас, маменька-с, и знать не захочет, а я по гроб моей жизни (плачет) должен чувствовать-с.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшко! Да как же это быть?
Б О Л Ь Ш О В (из двери). Жена, поди сюда!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сейчас, батюшко, сейчас!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал.
Аграфена Кондратьевна уходит.
Липочка и Подхалюзин. Молчание.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Алимпияда Самсоновна-с! Алимпияда Самсоновна! Но, кажется, вы мною гнушаетесь! Скажите хоть одно слово-с! Позвольте вашу ручку поцеловать.
Л И П О Ч К А. Вы дурак необразованный!
П О Д Х А Л Ю З И Н. За что вы, Алимпияда Самсоновна, обижать изволите-с?
Л И П О Ч К А. Я вам один раз навсегда скажу, что не пойду я за вас, — не пойду.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это как вам будет угодно-с! Насильно мил не будешь. Только я вам вот что доложу-с…
Л И П О Ч К А. Я вас слушать не хочу, отстаньте от меня! Как бы вы были учтивый кавалер: вы видите, что я ни за какие сокровища не хочу за вас идти, — вы бы должны отказаться.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, Алимпияда Самсоновна, изволите говорить: отказаться. Только если я откажусь, что потом будет-с?
Л И П О Ч К А. А то и будет, что я выйду за благородного.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За благородного-с! Благородный-то без приданого не возьмет.
Л И П О Ч К А. Как без приданого? Что вы городите-то! Посмотрите-ко, какое у меня приданое-то, — в нос бросится.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тряпки-то-с! Благородный тряпок-то не возьмет. Благородному-то деньги нужны-с.
Л И П О Ч К А. Что ж! Тятенька и денег даст!
Эскиз грима Подхалюзина к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Л И П О Ч К А. Как банкрут? А дом-то, а лавки?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А дом-то и лавки — мои-с!
Л И П О Ч К А. Ваши?! Подите вы! Что вы меня дурачить хотите? Глупее себя нашли!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вот у нас законные документы есть! (Вынимает.)
Л И П О Ч К А. Так вы купили у тятеньки?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Купил-с!
Л И П О Ч К А. Где же вы денег взяли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Денег! У нас, слава богу, денег-то побольше, чем у какого благородного.
Л И П О Ч К А. Что ж это такое со мной делают? Воспитывали, воспитывали, потом и обанкрутились!
Молчание.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, положим, Алимпияда Самсоновна, что вы выйдете и за благородного — да что ж в этом будет толку-с? Только одна слава, что барыня, а приятности никакой нет-с. Вы извольте рассудить-с: барыни-то часто сами на рынок пешком ходят-с. А если и выедут-то куда, так только слава, что четверня-то*, а хуже одной-с купеческой-то. Ей-богу, хуже-с. Одеваются тоже не больно пышно-с. А если за меня-то вы, Алимпняда Самсоновна, выйдете-с,
так первое слово: вы и дома-то будете в шелковых платьях ходить-с,
а в гости али в театр-с — окромя бархатных, и надевать не станем. В
Эскиз грима Липочки к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
рассуждении шляпок или салопов* — не будем смотреть на разные дворянские приличия, а наденем какую чудней! Лошадей заведем орловских*. (Молчание.) Если вы насчёт физиономии сумневаетесь, так это, как вам будет угодно-с, мы также и фрак* наденем да бороду обреем*, либо так подстрижем, по моде-с, это для нас всё одно-с.
Л И П О Ч К А. Да вы все перед свадьбой так говорите, а там и обманете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. С места не сойти, Алимпияда Самсоновна! Анафемой* хочу быть, коли лгу! Да это что-с, Алимпияда Самсоновна, нешто мы в эдаком доме будем жить? В Каретном Ряду* купим-с, распишем как: на потолках это райских птиц нарисуем, сиренов*, капидонов разных — поглядеть только будут деньги давать.
Л И П О Ч К А. Нынче уж капидонов-то не рисуют.
«Чаепитие». Художник Б. М. Кустодиев.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так мы пукетами* пустим. (Молчание.) Было бы только с вашей стороны согласие, а то мне в жизни ничего не надобно. (Молчание.) Как я несчастлив в своей жизни, что не могу никаких комплиментов говорить.
Л И П О Ч К А. Для чего вы, Лазарь Елизарыч, по-французски не говорите?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А для того, что нам не для чего. (Молчание.) Осчастливьте, Алимпияда Самсоновна, окажите эдакое благоволение-с. (Молчание.) Прикажите на колени стать.
Л И П О Ч К А. Станьте!
Подхалюзин становится.
Вот у вас какая жилетка скверная!
Л И П О Ч К А. Дайте подумать.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да об чём же думать-с?
Л И П О Ч К А. Как же можно не думать?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы не думамши.
Л И П О Ч К А. Знаете что, Лазарь Елизарыч!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что прикажете-с?
Л И П О Ч К А. Увезите меня потихоньку.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да зачем же потихоньку-с, когда так тятенька с маменькой согласны?
Л И П О Ч К А. Да так делают. Ну, а коли не хотите увезти, — так уж, пожалуй, и так.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Алимпияда Самсоновна! Позвольте ручку поцеловать! (Целует, потом вскакивает и подбегает к двери.) Тятенька-с!..
Л И П О Ч К А. Лазарь Елизарыч, Лазарь Елизарыч! Подите сюда!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вам угодно-с?
Л И П О Ч К А. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и уехала из дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.
Эскиз костюма Олимпиады Самсоновны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет-с, Алимпияда Самсоновна, не будет этого! Мы, Алимпияда Самсоновна, как только сыграем свадьбу, так перейдем в свой дом-с. А уж мы им-то командовать не дадим-с. Нет, уж теперь кончено-с! Будет-с с них — почудили на своём веку, теперь нам пора!
Л И П О Ч К А. Да вы такие робкие, Лазарь Елизарыч, вы не посмеете тятеньке ничего сказать, а с благородным-то они немного наговорили бы.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Оттого и робкий-с, что было дело подначальное — нельзя-с. Прекословить не смею. А как заживем своим домом, так никто нам не указ. А вот вы всё про благородных говорите. Да будет ли вас так любить благородный, как я буду любить? Благородный-то поутру на службе, а вечером по клубам шатается, а жена должна одна дома без всякого удовольствия сидеть. А смею ли я так поступать? Я всю жизнь должен стараться, как вам всякое удовольствие доставить.
Л И П О Ч К А. Так смотрите же, Лазарь Елизарыч, мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем все по моде, а они — как хотят.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж это как и водится-с.
Л И П О Ч К А. Ну, теперь зовите тятеньку. (Встает и охорашивается перед зеркалом.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька-с! Тятенька-с! Маменька-с!..
Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.
П О Д Х А Л Ю З И Н (идёт навстречу Самсону Силычу и бросается к нему в объятия). Алимпияда Самсоновна согласны-с!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Бегу, батюшко, бегу.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, вот и дело! То-то же. Я знаю, что делаю, уж не вам меня учить.
П О Д Х А Л Ю З И Н (к Аграфене Кондратьевне). Маменька-с! Позвольте ручку поцеловать.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Целуй, батюшко, обе чистые. Ах ты, дитятко, да как же это давеча-то так, а? Ей-богу! Что ж это такое? А уж я и не знала, как это дело и рассудить-то. Ах, ненаглядная ты моя!
«Смотрины». Художник С. Ю. Судейкин.
Л И П О Ч К А. Я совсем, маменька, не воображала, что Лазарь Елизарыч такой учтивый кавалер! А теперь вдруг вижу, что он гораздо почтительнее других.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот то-то же, дурочка! Уж отец тебе худа не пожелает. Ах ты, голубушка моя! Эка ведь притча-то, а? Ах, матушки вы мои! Что ж это такое? Фоминишна! Фоминишна!
Ф О М И Н И Ш Н А. Бегу, бегу, матушка, бегу. (Входит.)
Б О Л Ь Ш О В. Постой ты, таранта! Вот вы садитесь рядом, — а мы на вас посмотрим. Да подай-ко ты нам бутылочку шипучки*.
Подхалюзин и Липочка садятся.
Ф О М И Н И Ш Н А. Сейчас, батюшка, сейчас! (Уходит.)
Те же, Устинья Наумовна и Рисположенский.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Поздравь жениха-то с невестой, Устинья Наумовна! Вот Бог привёл на старости лет, дожили до радости.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да чем же поздравить-то вас, изумрудные? Сухая ложка рот дерет.
Б О Л Ь Ш О В. А вот мы тебе горлышко промочим.
Те же, Фоминишна и Тишка (с вином на подносе).
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Вот это дело другого рода. Ну, дай вам Бог жить да молодеть, толстеть да богатеть. (Пьет.) Горько, бралиянтовые!
Липочка и Лазарь целуются.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Б О Л Ь Ш О В. Дай-ко я поздравлю. (Берёт бокал.)
Липочка и Лазарь встают.
Живите, как знаете, — свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так вот тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем.
Б О Л Ь Ш О В. Что тут миловать-то! Свое добро, сам нажил. Кому хочу — тому и даю. Наливай еще!
Тишка наливает.
Да что тут разговаривать-то. На милость суда нет. Бери все, только нас со старухой корми да кредиторам заплати копеек по десяти.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с. Нешто я не чувствую? Свои люди — сочтёмся!
Б О Л Ь Ш О В. Говорят тебе, бери всё, да и кончено дело. И никто мне не указ! Заплати только кредиторам. Заплатишь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, первый долг-с!
Б О Л Ь Ш О В. Только ты смотри — им много-то не давай. А то ты, чай, рад сдуру-то всё отдать.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж там, тятенька, как-нибудь сочтёмся. Помилуйте, свои люди.
Б О Л Ь Ш О В. То-то же! Ты им больше десяти копеек не давай. Будет с них… Ну, поцелуйтеся!
Липочка и Лазарь целуются.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, голубчики вы мои! Да как же это так? Совсем вот как полоумная.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А.
Уж и где же это видано,
Уж и где же это слыхано,
Чтобы курочка бычка родила,
Поросеночек яичко снес!
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Наливает, вина и подходит к Рисположенскому.
Рисположенский кланяется и отказывается.
Б О Л Ь Ш О В. Выпей, Сысой Псоич, на радости!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не могу, Самсон Силыч, — претит.
Б О Л Ь Ш О В. Полно ты! Выпей на радости.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ещё туда же, ломается!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Претит, Самсон Силыч! Ей-богу, претит. Вот я водочки рюмочку выпью! А это натура не принимает. Уж такая слабая комплекция.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ах ты, проволочная шея! Ишь ты — у него натура не принимает! Да давайте я ему за шиворот вылью, коли не выпьет.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Неприлично, Устинья Наумовна! Даме это неприлично. Самсон Силыч! Не могу-с! Разве бы я стал отказываться? Хе, хе, хе, да что ж я за дурак, чтобы я такое невежество сделал; видали мы людей-то, знаем, как жить; вот я от водочки никогда не откажусь, пожалуй, хоть теперь рюмочку выпью! А этого не могу — потому претит. А вы, Самсон Силыч, бесчинства не допускайте, обидеть недолго, а не хорошо.
Б О Л Ь Ш О В. Хорошенько его, Устинья Наумовна, хорошенько!
Рисположенский бежит.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (ставит, вино на стол). Врешь, купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его в угол и хватает за шиворот.)
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Караул!!
Все хохочут.
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».
В доме Подхалюзина богато меблированная гостиная.
Олимпиада Самсоновна сидит у окна в роскошном положении; на ней шелковая блуза, чепчик последнего фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом. Тишка за ним обдергивает и охорашивает.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А что, Тишка, похож я на француза? А? Да издали погляди!
Т И Ш К А. Две капли воды.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идтить-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да вы, Лазарь Елизарыч, танцевать не умеете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то — важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцевать.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же, Алимпияда Самсоновна-с! Надать купить, надать-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А мне новую мантелью* принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же-с, непременно поедем-с; и в Парк* поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! Трубку!
Тишка уходит.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Молчание.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же! Помилуйте-с! С нашим удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да что же вам сказать?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что-нибудь скажите — так, малость самую-с. Мне всё равно-с!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ком ву зет жоли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А это что такое-с?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как вы милы!
П О Д Х А Л Ю З И Н (вскакивает со стула). Вот она у нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!
Входит Тишка с трубкой.
Т И Ш К А. Устинья Наумовна пришла.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зачем её ещё черт принес!
Тишка уходит.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Те же и Устинья Наумовна.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вашими молитвами, Устинья Наумовна, вашими молитвами.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ах, какой ты вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идёт. Рада не рада — нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али ещё осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Есть тот грех, Устинья Наумовна, есть тот грех!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. То-то же: какую я тебе сударушку подсдобила!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Много довольны, Устинья Наумовна, много довольны.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ещё б не доволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много еще модного-то напроказила?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Не так чтобы много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Разных — и шерстяных и шёлковых; да вот недавно креповое* с золотом сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Сколько ж всего-то-навсего у тебя, изумрудная?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А вот считай; подвенечное блондовое* на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом, — это семь; три атласных* да три грогроновых* — это тринадцать; гроденаплевых* да гродафриковых* семь — это двадцать; три марселиновых*, два муслинделиновых*, два шинероялевых* — много ли это? — три да четыре семь, да двадцать — двадцать семь; крепрашелевых* четыре — это тридцать одно. Ну там еще кисейных*, буфмуслиновых* да ситцевых* штук до двадцати; да там блуз* да капотов* — не то девять, не то десять. Да вот недавно из персидской* материи сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ишь ты, бог с тобой, сколько нагородила. А ты поди-ко выбери мне какое пошире из гродафриковых.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию; пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. На какого мне жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на атласном, так и быть.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ну и атласные тоже — как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень — понимаешь? А из крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.
Эскиз костюма Олимпиады Самсоновны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я сейчас, подожди немножко.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Подожду, золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.
Олимпиада Самсоновна уходит.
Что же это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как можно забыть-с, помним! (Вынимает, бумажник и даёт ей ассигнацию.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж это такое, алмазный?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто целковых-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как так сто целковых? Да ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не жирно ли будет, неравно облопаетесь?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты, курицын сын, шутить, что ли, со мной вздумал? Я, брат, и сама дама разухабистая.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да за что вам деньги-то давать? Диво бы за дело за какое!
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что я обещал! Я обещал с Ивана Великого прыгнуть, коли женюсь на Алимпияде Самсоновне, — так и прыгать?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты думаешь, я на тебя суда не найду? Велика важность, что ты купец второй гильдии, я сама на четырнадцатом классе сижу, какая ни на есть, все-таки чиновница*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да хоть бы генеральша — мне все равно; я вас и знать-то не хочу, — вот и весь разговор.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ан врешь не весь: ты мне еще соболий салоп обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Соболий салоп. Что ты оглох, что ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Соболий-с! Хе, хе, хе…
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, соболий! Что ту смеешься-то, что горло-то пялишь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще рылом не вышли-с в собольих-то салопах ходить!
Олимпиада Самсоновна выносит платье и отдает Устинье Наумовне.
Эскиз грима Подхалюзина к спектаклю «Свои люди - сочтемся». Государственного академический театр драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Эскиз декорации «Уголок комнаты» в доме Подхалюзиных к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Те же и Олимпиада Самсоновна.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабёж, а ступайте с богом, вот и всё тут.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж ты гнать меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами, — сейчас видно: мещанская-то кровь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! Скажите пожалуйста!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А коли так, я и смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не соглашусь! Кругом обегу тридцать вёрст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и то в эту улицу не заверну. Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в тартарары, коли меня здесь увидите!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы, тётенька, легонько; а то мы и за квартальным* пошлем.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж я вас, золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с званием-чином… Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)
Олимпиада Самсоновна. Художник П. М. Боклевский.
Из фондов Музея истории российской литературы им. В. И. Даля.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ишь ты, расходилась дворянская-то кровь! Ах ты, господи! Туда же чиновница! Вот пословица-то говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах ты, господи! Вот и смотри на неё, дама какая!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Охота вам была, Лазарь Елизарыч, с ней связываться!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, совсем несообразная женщина!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А (глядит в окно) Никак тятеньку из ямы выпустили — посмотрите, Лазарь Елизарыч!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, нет-с: из ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, его в конкурс выписывали*, так отпросился домой… Маменька-с! Аграфена Кондратьевна! Тятенька идет-с!
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.
Целуются.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, здравствуйте, наше почтение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!
Б О Л Ь Ш О В. Полно, жена, перестань!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.
Б О Л Ь Ш О В. Оно точно, дочка, не бог знает что, а все-таки отец твой в яме сидит.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, сидят и лучше нас с вами.
Б О Л Ь Ш О В. Сидят-то сидят, да каково сидеть-то! Каково по улице-то идти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И лица-то нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, тятенька, Бог милостив! Всё перемелется — мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же не дать-с! Надать дать-с! А много ли, тятенька, просят?
Б О Л Ь Ш О В. Просят-то двадцать пять копеек.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это, тятенька, много-с!
Б О Л Ь Ш О В. И сам, брат, знаю, что много, да что ж делать-то? Меньше не берут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы десять копеек, так бы ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные расходы.
Б О Л Ь Ш О В. Я так-то говорил, да и слышать не хотят.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зазнались больно! А не хотят они осемь копеек в пять лет?
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, Лазарь, придется и двадцать пять дать, ведь мы сами прежде так предлагали.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же, тятенька-с! Ведь вы тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами рассудите: по двадцати пяти копеек денег много. Вам, тятенька, закусить чего не угодно ли-с? Маменька! Прикажите водочки подать да велите самоварчик поставить, уж и мы, для компании, выпьем-с. — А двадцать пять копеек много-с!
Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов
Б О Л Ь Ш О В. Да что ты мне толкуешь-то: я и сам знаю, что много, да как же быть-то? Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог* переместят: так рад будешь и полтину дать. От одного страма-то не знаешь, куда спрятаться.
Аграфена Кондратьевна с водкой; Тишка сносит закуску и уходит.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой! Кушай, батюшко, кушай! Чай, тебя там голодом изморили!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Кушайте, тятенька! Не взыщите, чем Бог послал!
Б О Л Ь Ш О В. Спасибо, Лазарь! Спасибо! (Пьёт.) Пей-ко сам.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За ваше здоровье! (Пьёт.) Маменька! Не угодно ли-с? Сделайте одолжение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшко, до того ли мне теперь! Эдакое божеское попущение! Ах ты, господи боже мой! Ах ты, голубчик ты мой!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, маменька, Бог милостив, как-нибудь отделаемся! Не вдруг-с!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Дай-то Господи! А то уж и я-то, на него глядя, вся измаялась.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, как же, Лазарь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять копеечек, извольте, дам-с, как говорили.
Б О Л Ь Ш О В. А пятнадцать-то где же я возьму? Не из рогожи ж мне их шить.
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Б О Л Ь Ш О В. Что ты, Лазарь, что ты! Да куда ж ты деньги-то дел?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы извольте рассудить: я вот торговлей завожусь, домишко отделал. Да выкушайте чего-нибудь, тятенька! Вот хоть мадерцы*, что ли-с! Маменька! Попотчуйте тятеньку.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, Самсон Силыч! Кушай! Я тебе, батюшко, пуншик* налью!
Б О Л Ь Ш О В (пьет). Выручайте, детушки, выручайте!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, тятенька, изволите говорить, куда я деньги дел? Как же-с? Рассудите сами: торговать начинаем, известное дело, без капитала нельзя-с, взяться нечем; вот домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое. Сами извольте рассудить! Об детях подумать надо.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, нельзя же нам самим ни при чём остаться. Ведь мы не мещане какие-нибудь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, тятенька, извольте рассудить: нынче без капитала нельзя-с, без капитала-то немного наторгуешь.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила — свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?
Б О Л Ь Ш О В. Что вы! Что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро. Люди ли вы?..
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Б О Л Ь Ш О В. Лазарь! Да ты вспомни те, ведь я тебе все отдал, все дочиста; вот что себе оставил, видишь! Ведь я тебя мальчишкой в дом взял, подлец ты бесчувственный! Поил, кормил вместо отца родного, в люди вывел. А видел ли я от тебя благодарность какую? Видел ли? Вспомни то, Лазарь, сколько раз я замечал, что ты на руку не чист! Что ж? Я ведь не прогнал тебя, как скота какого, не ославил на весь город. Я тебя сделал главным приказчиком, тебе я все свое состояние отдал, да тебе же, Лазарь, я отдал и дочь-то своими руками. А не случись со мною этого попущения, ты бы на нее и глядеть-то не смел.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, я всё это очень хорошо чувствую-с!
Б О Л Ь Ш О В. Чувствуешь ты! Ты бы должен все отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить. Да не прошу я этого, не надо мне; ты заплати за меня только, что теперь следует.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего бы не заплатить-с, да просят цену, которую совсем несообразную.
Б О Л Ь Ш О В. Да разве я прошу! Я из-за каждой вашей копейки просил, просил, в ноги кланялся, да что же мне делать, когда не хотят уступить ничего?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Мы, тятенька, сказали вам, что больше десяти копеек дать не можем, — и толковать об этом нечего.
Б О Л Ь Ш О В. Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый чёрт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный мост* да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Все молчат. Большов пьёт.
А вы подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне Ильинка-то* теперь за сто верст покажется. Вы подумайте только, каково по Ильинке-то идти. Это все равно, что грешную душу дьяволы, прости господи, по мытарствам тащат. А там мимо Иверской*, как мне взглянуть-то на нее, на матушку?.. Знаешь, Лазарь, Иуда — ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было? А там присутственные места*, уголовная палата*… Ведь я злостный — умышленный… ведь меня в Сибирь сошлют. Господи!.. Коли так не дадите денег, дайте Христа ради! (Плачет.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, что вы, тятенька? Полноте! Бог милостив! Что это вы? Поправим как-нибудь. Всё в наших руках!
Б О Л Ь Ш О В. Денег надо, Лазарь, денег. Больше нечем поправить. Либо денег, либо в Сибирь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. И денег дадим-с, только бы отвязались! Я, так и быть, еще пять копеечек прибавлю.
Б О Л Ь Ш О В. Эки года! Есть ли в вас христианство? Двадцать пять копеек надо, Лазарь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, это, тятенька, много-с, ей-богу много!
Б О Л Ь Ш О В. Змеи вы подколодные! (Опускается головой на стол.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Варвар ты, варвар! Разбойник ты эдакой! Нет тебе моего благословения! Иссохнешь ведь и с деньгами-то, иссохнешь, не доживя веку. Разбойник ты, эдакой разбойник!
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, маменька, молчали бы лучше! А то вы рады проклять в треисподнюю. Знаю я: вас на это станет. За то вам, должно быть, и других детей-то Бог не дал.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама ты молчи, беспутная! И одну-то тебя Бог в наказание послал.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. У вас все беспутные — вы одни хороши. На себя-то посмотрели бы, только что понедельничаете*, а то дня не пройдет, чтоб не облаять кого-нибудь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ишь ты! Ишь ты! Ах-ах-ах!.. Да я прокляну тебя на всех соборах!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Проклинайте, пожалуй!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да! Вот как! Умрёшь, не сгниешь! Да!..
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Очень нужно!
Б О Л Ь Ш О В (встаёт). Ну, прощайте, дети.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, тятенька, посидите! Надобно же как-нибудь дело-то кончить!
Б О Л Ь Ш О В. Да что кончать-то? Уж я вижу, что дело-то кончено. Сама себя раба бьёт, коли не чисто жнёт! Ты уж не плати за меня ничего: пусть что хотят со мной, то и делают. Прощайте, пора мне!
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, жена!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Прощай, батюшко Самсон Силыч! Когда к вам в яму-то пущают?
Б О Л Ь Ш О В. Не знаю!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я наведаюсь: а то умрешь тут, не видамши-то тебя.
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, дочка! Прощайте, Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски. По гуляньям это, по балам — дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна, что есть клетки с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит с Аграфеной Кондратьевной.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Алимпияда Самсоновна-с! Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с! Нешто поехать самому поторговаться с кредиторами! Аль не надо-с? Он-то сам лучше их разжалобит. А? Аль ехать? Поеду-с! Тишка!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как хотите, так и делайте — ваше дело.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тишка!
Входит.
Подай старый сертук, которого хуже нет.
Тишка уходит.
А то подумают; богат, должно быть, в те поры и не сговоришь.
Большов с женой у Подхалюзина и Олимпиады Самсоновны. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Те же, Рисположенский и Аграфена Кондратьевна.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Нет, батюшко! Какие теперь огурчики! До того ли уж мне? А вы посолили?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же, матушка, посолили. Дороги нынче очень; говорят, морозом хватило. Лазарь Елизарыч, батюшка, здравствуйте. Это водочка? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Аграфена Кондратьевна уходит с Олимпиадой Самсоновной.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем это вы к дам пожаловали, не слыхать ли?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе!.. Какой вы шут-с-ник, Лазарь Елизарыч! Известное дело, за чем!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем бы это, желательно знать-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. За деньгами, Лазарь Елизарыч, за деньгами! Кто за чем, а я все за деньгами!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж вы за деньгами-то больно часто ходите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да как же не ходить-то, Лазарь Елизарыч, когда вы по пяти целковых даете. Ведь у меня семейство.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, вам не по сту* же давать.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А уж отдали бы зараз, так я бы к вам и не ходил.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вы ни уха, ни рыла не смыслите, а ещё хапанцы* берете. За что вам давать-то!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за что? — Сами обещали!
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как пора честь знать? Да вы мне ещё тысячи полторы должны.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Должны! Тоже должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за мошенничество? За труды, а не за мошенничество!
П О Д Х А Л Ю З И Н. За труды!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, да там за что бы то ни было, а давайте деньги, а то документ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с? Документ! Нет, уж это после придите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так что ж, ты меня грабить что ли, хочешь с малыми детьми?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабеж! А ведь возьми еще пять целковых, да и ступай с богом.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься!
Тишка входит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А что же ты со мной сделаешь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Язык-то у меня некупленый.
Эскиз грима Рисположенского к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, не лизать, а добрым людям рассказывать.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Об чем рассказывать-то, купоросная душа! Да кто тебе поверит-то ещё?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Кто поверит? Погляди-тко ты на себя.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит? Кто поверит? А вот увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои, да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит меня, разбойник, грабит! Нет, ты погоди! Ты увидишь! Грабить не приказано!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что увидать-то?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот что увидишь! Постой еще, постой, постой! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Погоди!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Погоди да погоди! Уж я и так ждал довольно. Ты полно пужать-то: не страшно.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты думаешь, мне никто не поверит? Не поверит? Ну, пускай обижают! Я… я вот что сделаю: почтеннейшая публика!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ты! Что ты! Очнись!
Т И Ш К А. Ишь ты, с пьяных-то глаз куда лезет!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой!.. Почтеннейшая публика! Жена, четверо детей — вот сапоги худые!..
Зарисовка В. Н. Рудина в роли Рисположенского в спектакле «Свои люди - сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник И. И. Мексин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пусти! Тестя обокрал! И меня грабит… Жена, четверо детей, сапоги худые!
Т И Ш К А. Подметки подкинуть можно!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты что? Ты такой же грабитель!
Т И Ш К А. Ничего-с, проехали!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах! Ну, что ты мораль-то эдакую пущаешь!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ты погоди! Я тебе припомню! Я тебя в Сибирь упеку!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не верьте, все врет-с! Так-с, самый пустой человек-с, внимания не стоящий! Эх, братец, какой ты безобразный! Ну, не знал я тебя — ни за какие бы благополучия и связываться не стал.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что, взял, а! Что, взял! Вот тебе, собака! Ну, теперь подавись моими деньгами, чёрт с тобой! (Уходит.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Какой горячий-с! (К публике.) Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врёт. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем, милости просим! Малого ребенка пришлете — в луковице не обочтём.
Сысой Псоич Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
Эскиз фрагмента занавеса к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Алтайского краевого театра драмы им. В. М. Шукшина. 2000 г. Художник О. Г. Смагина. Из фондов Музея истории литературы, искусства и культуры Алтая.
- Текст публикуется по изданию: Островский А. Н. Полное собрание сочинений и писем: в 18 т. / редкол. : И. А. Овчинина (гл. ред.) и др. Т. 1. Сочинения. 1843-1854. /ред. тома Ю. В. Лебедев, И. А. Овчинина, В. В. Тихомиров. Кострома: Костромаиздат, 2018. — С. 45 - 112.
- Портреты действующих лиц пьесы взяты из иллюстраций художника П. М. Боклевского.
- Комментарии к тексту по материалам «Словаря к пьесам А. Н. Островского» Н. С. Ашукина, С. И. Ожегова, В. А. Филиппова (Москва: ВЕСТА, 1993. 248 с.).
Первое публичное чтение пьесы состоялось 3 декабря 1849 года в доме профессора русской истории, издателя и редактор журнала «Москвитянин» Михаила Петровича Погодина, где среди присутствовавших находился Николай Гоголь. Погодин был восхищен пьесой и предложил её опубликовать: впервые комедия была напечатана на следующий год в мартовском номере журнала «Москвитянин».* Почти одновременно с этим пьеса вышла и отдельным изданием в Московской Университетской типографии.
Запрет на театральные постановки обусловил появление новой редакции, где учитывались все цензорские правки, а сама пьеса заканчивалась торжеством справедливости. Впервые вторая редакция комедии была опубликована в собрании сочинений, изданном Г. А. Кушелевым-Безбородко в 1859 г.*
Оригинальный текст комедии (с незначительными изменениями) был напечатан лишь в собрании сочинений Островского под редакцией Н. Г. Мартынова в 1885 г.*
Титульный лист первого отдельного издания комедии «Свои люди — сочтемся».
«Самым гибельным следствием настоящей драматической цензуры для репертуара я считаю страх запрещения пьесы... Чтобы только иметь надежду видеть свои произведения на сцене, волей-неволей гонишь из головы серьезные, жизненные идеи, выбираешь задачи пообщее, сюжеты помельче, характеры побледнее. Можно сказать с полною уверенностию, что страх запрещения должно считать главной причиной бесцветности нашего репертуара»*
Заглавие пьесы несколько раз менялось «Несостоятельный должник», «Банкрот», «Банкрут, или Свои люди — сочтёмся» и даже «За чем пойдешь, то и найдёшь». Материалом для сюжета стали истории банкротства богатых купцов, известные Островскому из судебной практики.
Осенью 1849 года Островский послал комедию в драматическую цензуру, отзыв цензора М. А. Гедеонова был нелицеприятен: «Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчики и сваха, отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны, вся пьеса обидна для русского купечества». 23 ноября 1849 года пьеса была запрещен к представлению.
Но популярность произведения в московском обществе росла с каждым днем: всю зиму П. М. Садовский, М. С. Щепкин и сам автор почти ежедневно устраивали читки пьесы.
Благодаря влиятельным связям редактора «Москвитянина» удалось обойти строгие цензурные придирки и напечатать комедию в мартовском номере журнала 1850 года.
Титульный лист пьесы с цензурным запрещением от 23 ноября 1849 г. Из фондов СПбГТБ.
Титульный лист пьесы с цензурным запрещением от 20 января 1859 г. Из фондов СПбГТБ.
Николай I, согласясь с мнением комитета собственноручно начертал: «Совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить».
В 1858 году, готовя первое собрание своих сочинений, Островский послал в цензуру «изуродованное, но всё-таки дорогое сердцу, детище»: комедия была названа «За чем пойдешь, то и найдёшь», а в конце к Подхалюзину приходил квартальный, дабы наказать порок. Но, по мнению театральной цензуры «пьеса сохранила свой мрачный характер» и 20 января 1859 года она вновь была запрещена для постановки.
Лишь в декабре 1860 г. удалось добиться разрешения и то только «имея ввиду крайнюю бедность русской литературы».
А комедия в её первой редакции увидела свет рампы лишь в 1881 году…
(игравшееся до 1881 года по настоянию цензуры)
Те же и квартальный
П О Д Х А Л Ю З И Н. Хоша бы и я-с.
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. По предписанию начальства, я должен вас представить к следственному приставу по делу о скрытии имущества несостоятельного купца Большова.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Покорнейше прошу садится! Водочки не угодно ли?
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й . Нет, мне некогда. Извольте собираться, нас ждут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да ведь, я думаю, можно и подождать-с?
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Нельзя-с.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А я думаю, что можно-с. Вы, должно быть, ещё здесь внове, не все порядки знаете. А вы будте довольно деликатны!
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Я действую по приказанию начальства.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мы обыватели хорошие, вы нами не брезгайте, мы свое дело помним, по силе возможности. Пожалуйте, ваше благородие, ко мне в кабинет на пару слов. (Манит рукой.)
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Вы не извольте беспокоиться, это совсем лишнее.
Эскиз костюма Квартального. Художник А. А. Арапов. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы отрапартуйте, что в случае моей болезни...
К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. В случае болезни есть больница при остроге!
П О Д Х А Л Ю З И Н. При остроге-с? (Чешет затылок, потом подходит к Рисположенскому). Ну, барин, выручай из беды — озолочу!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не надо мне ничего! Провались ты и с деньгами! Теперь отольются тебе мои слезы; прогуляешься в Сибирь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж будто и в Сибирь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А ты думал как? Закон-то прямой. Поделом вору и мука.
П О Д Х А Л Ю З И Н (стоит несколько времени задумавшись). А в Сибирь, так в Сибирь! Что ж такое! И в Сибири люди живут. Да ведь и тебе не уйтить! (Берет шляпу) Я готов-с!
«Едва опустился занавес, как единодушный крик зрителей, сопровождаемый дружными залпами рукоплесканий, стал требовать автора, который был вызван три раза».*
Многие провинциальные театры безуспешно пытались добиться разрешения на представления комедии. В ноября 1857 года, воспользовавшись временным отъездом генерал-губернатора Н. Н. Муравьева, запрещенная цензурой пьеса была сыграна в Иркутском театре и немедленно снята с репертуара после возвращения начальства.*
На премьере присутствовал Островский, специально приехавший в Петербург. Бурные аплодисменты зрителей и вызовы автора начались уже после второго действия и продолжались в течение всего спектакля.
Премьера на сцене Малого театра в Москве состоялась 31 января 1861 г., в бенефис П. М. Садовского. Роли исполняли: Большов — М. С. Щепкин, Аграфена Кондратьевна — С. П. Акимова, Липочка — В. В. Бороздина 1-я, Подхалюзин — П. М. Садовский, Устинья Наумовна — Е. В. Бороздина 2-я, Рисположенский — В. И. Живокини, Фоминишна — Е. М. Кавалерова, Тишка — М. П. Садовский, Квартальный — Н. П. Витнебен.
Спектакль превзошёл все ожидания публики! Восторгам не было конца, драматурга вызывали три раза на поклоны.
В. В. Самойлов в роли Рисположенского в спектакле «Свои люди — сочтемся» Александринского театра 1881 г. Копия Э. О. Визеля с автозарисовки В. В. Самойлова. Из фондов СПбГМТМИ.
М. И. Писарев в роли Большова и В. Н. Андреев-Бурлак в роли Подхалюзина. Театр «Близ памятника Пушкину» (Москва). 1881 г.
«Вызовы автора начались с первого действия, однако он упорно отказывался выходить на них до конца пьесы. Когда же, после четвёртого акта, по окончании комедии, вызовы возобновились с ещё большей настойчивостью, чем раньше, и Островский показался на сцене, окруженный всеми участвующими, мгновенно вся публика, как один человек, поднялась со своих мест. Гром оглушительных аплодисментов и неистовых "браво" огласил зал. В один момент вся сцена была засыпана цветами. Большой золотой венок появился над рампой. Стоном застонал театр <…> Вызовам и овациям, думалось, не будет конца. Публика ликовала. Она справляла поистине большой и знаменательный литературный праздник», — вспоминал М. И. Писарев.*
Телеспектакли
Режиссер — Антонина Зиновьева;
Большов — Роман Филиппов; Аграфена Кондратьевна — Галина Скоробогатова; Липочка — Маргарита Фомина; Подхалюзин — Юрий Соломин; Устинья Наумовна — Александра Щепкина; Рисположенский — Аркадий Смирнов; Фоминишна — Варвара Обухова; Тишка — Сергей Еремеев.
Режиссёр-постановщик — Наталья Леонова; Сценография — Март Китаев, Михаил Платонов; Музыка — Ольга Петрова; Костюмы — Ирина Вайс; Свет — Яна Бойцова, Надежда Доценко; Хореография — Надежда Рязанцева
Большов — Александр Рязанцев; Аграфена Кондратьевна — Ольга Самошина; Липочка — Татьяна Тузова; Подхалюзин — Андрей Гульнев; Устинья Наумовна — Мария Овсянникова; Фоминишна — Елена Ложкина; Рисположенский — Сергей Мосьпан; Тишка — Игорь Ключников; Квартальный — Сергей Шапошников; Девочка — Дарина Одинцова; Лакеи, приказчики — Никита Кузьмин, Павел Путрик, Вадим Степанов, Сергей Якушев.
Режиссер-постановщик — Исаак Штокбант; Режиссер —Ника Козоровицкая; Художник-постановщик — Яна Штокбант; Композитор — Сергей Ушаков; Тексты песен — Николай Денисов; Балетмейстер — Эвальд Смирнов; Художник по свету — Ксения Нужина
Большов — Евгений Александров; Аграфена Кондратьевна — Елена Зубович; Липочка — Ксения Гусева-Андреева, Подхалюзин — Андрей Лёвин; Устинья Наумовна — Анна Коршук, Рисположенский — Сергей Магиленич, Фоминишна — Наталья Бобровничая; Тишка — Сергей Кротов; Поручик — Вячеслав Семёнов; Управляющий ателье — Сергей Коннов; Солдат — Никита Крахмалёв.
Фильмы
Режиссер — Игорь Масленников; Сценарий — Владимир Валуцкий; Композитор — Владимир Дашкевич; Оператор — Степан Коваленко; Художник — Сергей Богданов.
Большов — Леонид Кулагин; Аграфена Кондратьевна — Нина Усатова; Липочка — Яна Лакоба; Подхалюзин — Дмитрий Мурашев; Устинья Наумовна — Лия Ахеджакова; Рисположенский — Виктор Бычков; Фоминишна — Татьяна Тарасова; Тишка — Владимир Алымов.
Фильм 3: «Свои люди сочтемся».
Большов — Феликс Антипов, Аграфена Кондратьевна — Татьяна Шатилова, Липочка — Ольга Ергина, Подхалюзин — Сергей Рудзевич; Устинья Наумовна — Галина Анисимова, Рисположенский — Юрий Ваксман, Фоминишна — Александра Назарова, Тишка — Александр Саньков.