А. Н. Островский

СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ

комедия в 4 действиях
Действующие лица:
Самсон Силыч Большов, купец
Аграфена Кондратьевна, его жена
Олимпиада Самсоновна (Липочка),
их дочь
Лазарь Елизарыч Подхалюзин,
приказчик

Сысой Псоич Рисположенский,

стряпчий

Фоминишна,

ключница

Устинья Наумовна,

сваха

Тишка,

мальчик в доме Большова

Действие первое

Гостиная в доме Большова.

Явление первое
Л И П О Ч К А (сидит у окна с книгой). Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее? Приедешь в Собранье* али к кому на свадьбу, сидишь, натурально, — вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная, — вдруг подлетает кавалер: «Удостойте счастия, сударыня!» Ну, видишь: если человек с понятием али армейской* какой — возьмёшь да и прищуришься, отвечаешь: «Извольте, с удовольствием!» Ах! (С жаром) Оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцовать с студентами да с приказными*. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками*. Одно убийственно, что сабли нет! И для чего они её отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они звенят, особливо если улан али полковник какой разрисовывает, — чудо! Любоваться — мило-дорого! Ну, а прицепи-ка он ещё саблю: просто ничего не увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный — уж это сейчас видно: и ловкость, и всё, а штатский что? Так какой-то неодушевлённый! (Молчание.) Удивляюсь, отчего это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков всё решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно только суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель всё за коленки хватает. Всё это от необразования! Что за важность! Он танцмейстер*, а не кто-нибудь другой. (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у нас парадный сговор*: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я, натурально, в тюлевом* либо в газовом* платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот уж полтора года не танцевала! Попробую-ка теперь на досуге. (Дурно вальсируя.) Раз... два... три... раз... два... три...
Явление второе

Липочка и Аграфена Кондратьевна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (входя). Так, так, бесстыдница! Как будто сердце чувствовало: ни свет ни заря, не поемши хлеба Божьего, да уж и за пляску тотчас!

Л И П О Ч К А. Как, маменька, я и чай пила, и вотрушку скушала. Посмотрите-ко, хорошо? Раз, два, три… раз… два…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (преследуя её). Так что ж, что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как ты греховодничаешь!.. Говорю тебе, не вертись!..

Л И П О Ч К А. Что за грех такой! Нынче все этим развлекаются. Раз… два…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться!

Л И П О Ч К А. Как не слушаться, кто вам сказал! Не мешайте, дайте кончить, как надобно! Раз… два… три…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Долго ль же мне бегать-то за тобой на старости лет! Ух, замучила, варварка! Слышишь, перестань! Отцу пожалуюсь!

Л И П О Ч К А. Сейчас, сейчас, маменька! Последний кружок! Вас на то и Бог создал, чтоб жаловаться. Сами-то вы не очень для меня значительны! Раз, два…

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как! Ты ещё пляшешь, да ещё ругаешься! Сию минуту брось! Тебе ж будет хуже: поймаю за юбку, весь хвост оторву*.


Л И П О Ч К А. Ну, да рвите на здоровье! Вам же зашивать придётся! Вот и будет! (Садится.) Фу… фу… как упаточилась*, словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Постой, уж я сама оботру! Ишь, уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили. Коли уж матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась! Отец, голубчик, через великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!


Л И П О Ч К А. Подите вы с своими советами! Что ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать прикажете? Вот другой манер, кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! Какие вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших глупостей!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Каково детище-то ненаглядное! Прошу подумать, как она мать-то честит! Ах ты, болтушка бестолковая! Да разве можно такими речами поносить родителей? Да неужто я затем тебя на свет родила, учила да берегла пуще соломинки?


Л И П О Ч К А. Не вы учили — посторонние; полноте, пожалуйста; вы и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны. Ну, что ж? Родили вы — я была тогда что? Ребёнок, дитя без понятия, не смыслила обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так и вижу, что я гораздо других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уймись, эй, уймись, бесстыдница! Выведешь ты меня из терпения, прямо к отцу пойду, так в ноги и брякнусь, житья, скажу, нет от дочери, Самсонушко!


Л И П О Ч К А. Да, вам житья нет! Воображаю. А мне есть от вас житьё? Зачем вы отказали жениху? Чем не бесподобная партия? Чем не капидон?* Что вы нашли в нём легковерного?


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А то и легковерного, что зубоскал! Приехал, ломался, ломался, вертелся, вертелся. Эка невидаль!


Л И П О Ч К А. Да, много вы знаете! Известно, он благородный человек*, так и действует по-деликатному. В ихнем кругу всегда так делают. Да как ещё вы смеете порочить таких людей, которых вы и понятия не знаете? Он ведь не купчишка какой-нибудь. (Шепчет в сторону.) Душка, милашка!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да, хорош душка! Скажите, пожалуйста! Жалко, что не отдали тебя за шута за горохового. Ведь ишь ты, блажь-то какая в тебе; ведь это ты назло матери под нос-то шепчешь.

Л И П О Ч К А. Видимый резон, что не хотите моего счастия. Вам с тятенькой только кляузы строить да тиранничать.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, как ты хочешь, там думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своём детище, как материнская утроба! Ты вот тут хохришься* да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то денно и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да пристроить тебя поскорее.

Л И П О Ч К А. Да, легко вам разговаривать, а позвольте спросить, каково мне-то?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Разве мне тебя не жаль, ты думаешь? Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же тебе вдруг жениха найти: скоро-то только кошки мышей ловят.

Л И П О Ч К А. Что мне до ваших кошек! Мне мужа надобно! Что это такое! Срам встречаться с знакомыми, в целой Москве не могли выбрать жениха — все другим да другим. Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперёд вам говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по секрету заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что, что, беспутная! Кто вбил в тебя такие скверности! Владыко милосердый, не могу с духом собраться… Ах ты, собачий огрызок! Ну, нечего делать! Видно, придется отца позвать.

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Л И П О Ч К А. Только и ладите, что отца да отца; бойки вы при нём разговаривать-то, а попробуйте-ка сами!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты прытче матери хочешь быть! У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах матушки вы мои! Посконный сарафан* сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!

Л И П О Ч К А. Как же! Позволю я над собой командовать! Вот еще новости!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Молчи, молчи, таранта* Егоровна! Уступи верх матери! Эко семя противное! Словечко пикнешь, так язык ниже пяток пришью. Вот послал Господь утешение! Девчонка хабальная!* Мальчишка ты, шельмец, и на уме-то у тебя все не женское! Готова, чай, вот на лошадь по-солдатски вскочить!

Л И П О Ч К А. Вы, я воображаю, приплетёте скоро всех будочников*. Уж молчали бы лучше, коли не так воспитаны. Всё я скверна, а сами-то вы каковы после этого! Что, вам угодно спровадить меня на тот свет прежде времени, извести своими капризами? (Плачет.) Что ж, пожалуй, я уж и так, как муха какая, кашляю. (Плачет.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (стоит и смотрит на нее). Ну, полно, полно!

Липочка плачет громче и потом рыдает.


Ну, полно ты, полно! Говорят тебе, перестань! Ну, я виновата, перестань только, я виновата.

Липочка плачет.


Липочка! Липа! Ну, будет! Ну, перестань! (Сквозь слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)…бабу глупую… неучёную… (Плачут обе вместе.) Ну, прости ты меня… сережки куплю.

Л И П О Ч К А (плача). На что мне сережки ваши, у меня и так полон туалет. А вы купите браслеты с изумрудами.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Куплю, куплю, только ты плакать-то перестань!

Л И П О Ч К А (сквозь слезы). Тогда я перестану, как замуж выду. (Плачет.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Выдешь, выдешь, голубчик ты мой! Ну, поцелуй меня!

Целуются.


Ну, Христос с тобой! Ну, дай я тебе слёзки оботру. (Обтирает.) Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы и потолкуем.

Л И П О Ч К А (голосом, еще не успокоившимся). Ах! Кабы она поскорей пришла!

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление третье

Те же и Фоминишна.

Ф О М И Н И Ш Н А. Угадайте-ко, матушка Аграфена Кондратьевна, кто к нам изволит жаловать?


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не умею сказать. Да что я тебе, бабка-угадка, что ли, Фоминишна?


Л И П О Ч К А. Отчего ж ты у меня не спросишь, что я, глупее, что ли, вас с маменькой?

Ф О М И Н И Ш Н А. Уж и не знаю, как сказать; на словах-то ты у нас больно прытка, а на деле-то вот и нет тебя. Просила, просила, не токмо чтобы что такое, подари хоть платок, валяются у тебя вороха два без призрения*, так все нет, все чужим да чужим.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот уж этого, Фоминишна, я до скончания не разберу.

Л И П О Ч К А. Ишь она! Знать, пивца хлебнула после завтрака, налепила тут чудеса в решете.

Ф О М И Н И Ш Н А. Вестимо так; что смеяться-то? Каково скончание, Аграфена Кондратьевна, бывает и начало хуже конца.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. С тобой не разъедешься! Ты коли уж начнешь толковать, так только ушами хлопай. Кто ж такой там пришёл-то?

Л И П О Ч К А. Мужчина али женщина?

Ф О М И Н И Ш Н А. У тебя всё мужчины в глазах-то прыгают. Да где ж это-таки видано, что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело — как следует назвать?

Л И П О Ч К А. Натурально, незамужняя, вдова.

Ф О М И Н И Ш Н А. Стало быть, моя правда? И выходит, что женщина!

Эскиз костюма Фоминишны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1928 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».

Л И П О Ч К А. Эка бестолковая! Да кто женщина-то?


Ф О М И Н И Ш Н А. То-то вот, умна, да не догадлива: некому другому и быть, как не Устинье Наумовне.


Л И П О Ч К А. Ах, маменька, как это кстати!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Где ж она до сих пор? Веди её скорей, Фоминишна.


Ф О М И Н И Ш Н А. Сама в секунду явится: остановилась на дворе, с дворником бранится: не скоро калитку отпер.

Явление четвёртое

Те же и Устинья Наумовна.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (входя). Уф-фа-фа! Что это у вас, серебряные, лестница-то какая крутая: лезешь, лезешь, насилу вползёшь.

Л И П О Ч К А. Ах, да вот и она! Здравствуй, Устинья Наумовна!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Не больно спеши! Есть и постарше тебя. Вот с маменькой-то покалякаем прежде. (Целуясь.) Здравствуй, Аграфена Кондратьевна, как встала-ночевала, все ли жива, бралиянтовая?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Слава Создателю! Живу — хлеб жую; целое утро вот с дочкой балясничала*.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Чай, об нарядах всё. (Целуясь с Липочкой.) Вот и до тебя очередь дошла. Что это ты словно потолстела, изумрудная? Пошли, творец! Чего ж лучше, как не красотой цвести!

Ф О М И Н И Ш Н А. Тьфу ты, греховодница! Еще сглазишь, пожалуй.

Л И П О Ч К А. Ах, какой вздор! Это тебе так показалось, Устинья Наумовна. Я всё хирею: то колики, то сердце бьется, как маятник; все как словно тебя подмывает али плывёшь по морю, так вот и рябит меланхолия в глазах.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (Фоминишне). Ну, и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь здоровались, серебряная, стало быть и губы трепать нечего.

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Ф О М И Н И Ш Н А. Как знаешь. Известно, мы не хозяева, лыком шитая мелкота, а и в нас тоже душа, а не пар!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (садясь). Садись, садись, Устинья Наумовна, что как пушка на колёсах стоишь! Поди-ко вели нам, Фоминишна, самоварчик согреть.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Пила, пила, жемчужная; провалиться на месте — пила и забежала-то так, на минуточку.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж ты, Фоминишна, проклажаешься? Беги, мать моя, проворнее.


Л И П О Ч К А. Позвольте, маменька, я поскорей сбегаю, видите, какая она неповоротливая.


Ф О М И Н И Ш Н А. Уж не финти, где не спрашивают! А я, матушка Аграфена Кондратьевна, вот что думаю: не пригожее ли будет подать бальсанцу* с селёдочкой.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, бальсан бальсаном, а самовар самоваром. Аль тебе жалко чужого добра? Да как поспеет, вели сюда принести.


Ф О М И Н И Ш Н А. Как же уж! Слушаю! (Уходит.)

Явление пятое

Те же без Фоминишны.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну что, новенького нет ли чего, Устинья Наумовна? Ишь, у меня девка-то стосковалась совсем.


Л И П О Ч К А. И в самом деле, Устинья Наумовна, ты ходишь, ходишь, а толку нет никакого.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да ишь ты, с вами не скоро сообразишь, бралиянтовые. Тятенька-то твой ладит за богатого: мне, говорит, хоть Федот от проходных ворот, лишь бы денежки водились, да приданого поменьше ломил. Маменька-то вот, Аграфена Кондратьевна тоже норовит в свое удовольствие: подавай ты ей беспременно купца, да чтобы был жалованный, да лошадей бы хороших держал, да и лоб-то крестил бы по-старинному*. У тебя тоже свое на уме. Как на вас угодишь?

«Благородный жених» («Свои люди — сочтемся»). Художник П. Д. Бучкин. Из фондов СПбГТБ.

Явление шестое

Те же и Фоминишна, входит, ставит на стол водку с закуской.

Л И П О Ч К А. Не пойду я за купца, ни за что не пойду. За тем разве я так воспитана: училась и по-французски, и на фортепьянах, и танцевать! Нет, нет! Где хочешь возьми, а достань благородного.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот ты и толкуй с ней.


Ф О М И Н И Ш Н А. Да что тебе дались эти благородные? Что в них за особенный скус? Голый на голом, да и христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печёт; а ведь хоть и замужем будешь, а надоест тебе соус-то с подливкой.


Л И П О Ч К А. Ты, Фоминишна, родилась между мужиков и ноги протянешь мужичкой. Что мне в твоем купце! Какой он может иметь вес? Где у него амбиция*? Мочалка-то его, что ли, мне нужна?

Ф О М И Н И Ш Н А. Не мочалка, а Божий волос, сударыня, так-то-с!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ведь и тятенька твой не оболваненный какой, и борода-то тоже не обшарканная, да целуешь же ты его как-нибудь.

Л И П О Ч К А. Одно дело тятенька, а другое дело — муж. Да что вы пристали, маменька? Уж сказала, что не пойду за купца, так и не пойду! Лучше умру сейчас, до конца всю жизнь выплачу: слёз недостанет, перцу наемся.

Ф О М И Н И Ш Н А. Никак ты плакать сбираешься? И думать не моги! И тебе как в охоту дразнить, Аграфена Кондратьевна!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А кто её дразнит? Сама привередничает.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Пожалуй, уж коли тебе такой апекит*, найдем тебе и благородного. Какого тебе: посолидней али поподжаристей?

Л И П О Ч К А. Ничего и потолще, был бы собою не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика*. И пуще всего, Устинья Наумовна, чтобы не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет; ну, понятное дело, чтоб и одет был по-журнальному. (Смотрит в зеркало.) Ах, господи! а сама-то я нынче вся, как веник, растрёпана.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А есть у меня теперь жених, вот точно такой, как ты, бралиянтовая, расписываешь: и благородный, и рослый, и брюле.

Эскиз грима Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Л И П О Ч К А. Ах, Устинья Наумовна! Совсем не брюле, а брюнет.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да, очень мне нужно, на старости лет, язык-то ломать по-твоему: как сказалось, так и живет. И крестьяне есть, и орден на шее; ты вот поди оденься, а мы-с маменькой-то потолкуем об этом деле.


Л И П О Ч К А. Ах, голубушка, Устинья Наумовна, зайди ужо ко мне в комнату: мне нужно поговорить с тобой. Пойдем, Фоминишна.


Ф О М И Н И Ш Н А. Ох, уж ты мне, егоза!

Уходят.

Явление седьмое

Аграфена Кондратьевна и Устинья Наумовна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не выпить ли нам перед чаем-то бальсанцу, Устинья Наумовна?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Можно, бралиянтовая, можно.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (наливает). Кушай-ко на здоровье!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да ты бы сама-то прежде, яхонтовая. (Пьёт.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ещё поспею!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уах! Фу! Где это вы берете зелье этакое?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Из винной конторы. (Пьет.)

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Вёдрами, чай?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вёдрами. Что уж по малости-то, напасешься ль? У нас ведь расход большой.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что говорить, матушка, что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то*, да уж и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые, да и только.

Аграфена Кондратьевна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Насилу-то умное словцо вымолвила.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Благородного происхождения и значительный человек; такой вельможа, что вы и во сне не видывали.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Видно, уж попросить у Самсона Силыча тебе парочку арабчиков*.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ничего, жемчужная, возьму. И крестьяне есть, и орген* на шее, а умён как, просто тебе истукан золотой.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ты бы, Устинья Наумовна, вперёд доложила, что за дочерью-то у нас не горы, мол, золотые.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да у него своих девать некуды.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Хорошо бы это, уж и больно хорошо; только вот что, Устинья Наумовна, сама ты, мать, посуди, что я буду с благородным-то зятем делать! Я и слова-то сказать с ним не умею, словно в лесу.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Оно точно, жемчужная, дико сначала-то, ну, а потом привыкнешь, обойдётесь как-нибудь. Да вот с Самсон Силычем надо потолковать, может, он его и знает, этого человека-то.

Явление восьмое

Те же и Рисположенский.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (входя). А я к вам, матушка Аграфена Кондратьевна. Толконулся было к Самсону Силычу, да занят, вижу; так я думаю: зайду, мол, я к Аграфене Кондратьевне. Что это, водочка у вас? Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, на здоровье! Садиться милости просим; как живете-можете?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое уж наше житьё! Так, небо коптим, Аграфена Кондратьевна! Сами знаете: семейство большое, делишки маленькие. А не ропщу, роптать грех, Аграфена Кондратьевна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уж это, батюшко последнее дело.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто ропщет, значит, тот Богу противится, Аграфена Кондратьевна. Вот какая была история…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Как тебя звать-то, батюшко? Я всё позабываю.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сысой Псоич, матушка Аграфена Кондратьевна.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Как же это так: Псович, серебряный? По-каковски же это?

Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея истории российской литературы имени В.И. Даля.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не умею вам сказать доподлинно; отца звали Псой — ну, стало быть, я Псоич и выхожу.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А Псович, так Псович; что ж, это ничего, и хуже бывает, бралиянтовый.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так какую же ты, Сысой Псович, историю-то хотел рассказать?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так вот, матушка Аграфена Кондратьевна, была история: не то чтобы притча али сказка какая, а истинное происшествие. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, кушай.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится). Жил старец, маститый старец… Вот уж я, матушка, забыл где, а только в стороне такой… необитаемой. Было у него, сударыня ты моя, двенадцать дочерей — мал мала меньше. Сам работать не в силах, жена тоже старуха старая, дети еще малые, а пить-есть надобно. Что было добра, под старость все прожили, поить, кормить некому! Куда деться с малыми ребятами? Вот он так думать, эдак думать — нет, сударыня моя, ничего уж тут не придумаешь. «Пойду, говорит, я на распутие: не будет ли чего от доброхотных дателей». День сидит — Бог подаст, другой сидит — бог подаст; вот он, матушка, и возроптал.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшки!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Господи, говорит, не мздоимец я, не лихоимец я*… лучше, говорит, на себя руки наложить.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшко мой!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. И бысть ему, сударыня ты моя, сон в нощи…

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Т. И. Чистоева. Из фондов Коми-Пермяцкого краеведческого музея им. П. И. Субботина-Пермяка.

Явление девятое

Те же и Большов.

Б О Л Ь Ш О В. А! и ты, барин, здесь! Что это ты тут проповедуешь?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (кланяется). Все ли здоровы, Самсон Силыч?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что это ты, яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?

Б О Л Ь Ш О В (садясь). Простудился, должно быть, либо геморрой, что ли, расходился…

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так, Сысой Псович, что ж ему дальше-то было?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. После, Аграфена Кондратьевна, после доскажу, на свободе как-нибудь забегу в сумеречки и расскажу.

Б О Л Ь Ш О В. Что это ты, али за святость взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, уж ты начнёшь! Не дашь по душе потолковать.

Б О Л Ь Ш О В. По душе!.. Ха, ха, ха… А ты спроси-ко, как у него из суда дело пропало; вот эту историю-то он тебе лучше расскажет.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан нет же, и не пропало! Вот и неправда, Самсон Силыч!

Б О Л Ь Ш О В. А за что ж тебя оттедова выгнали?

Самсон Силыч Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот за что, матушка Аграфена Кондратьевна. Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем и завернули, человек слаб, ну, понимаете… с позволенья сказать, хоть бы в погребок… там я его оставил, да хмельной-то, должно быть, и забыл. Что ж, со всяким может случиться. Потом, сударыня моя, в суде и хватились этого дела-то: искали, искали, я и на дом-то ездил два раза с экзекутором* — нет как нет! Хотели меня суду предать, а тут я и вспомни, что, должно быть, мол, я его в погребке забыл. Поехали с экзекутором — оно там и есть.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж! Не токмо что с пьющим, и с непьющим бывает. Что ж за беда такая!


Б О Л Ь Ш О В. Как же тебя в Камчатку* не сослали?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж и в Камчатку! А за что, позвольте вас спросить, за что в Камчатку-то сослать?


Б О Л Ь Ш О В. За что! За безобразие! Так неужели ж вам потакать? Этак вы с кругу сопьётесь.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ан вот простили. Вот, матушка Аграфена Кондратьевна, хотели меня суду предать за это за самое. Я сейчас к генералу к нашему, бух ему в ноги. Ваше, говорю, превосходительство! Не погубите! Жена, говорю, дети маленькие! Ну, говорит, бог с тобой, лежачего не бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я и не видал тебя здесь. Так и простил. Что ж! Дай бог ему здоровья! Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к нему на празднике: что, говорит, ты, Сысой Псоич? С праздником, мол, ваше превосходительство, поздравить пришел. Вот к Троице* ходил недавно, просвирку ему принес. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьёт.)


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшка, на здоровье! А мы с тобой, Устинья Наумовна, пойдем-ко, чай, уж самовар готов; да покажу я тебе, есть у нас кой-что из приданого новенького.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. У вас, чай, и так вороха наготовлены, бралиянтовая.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что делать-то! Материи новые вышли, а нам будто не стать за них деньги платить.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что говорить, жемчужная! Свой магазин, все равно что в саду растёт.

Явление десятое

Большов и Рисположенский.

Б О Л Ь Ш О В. А что, Сысой Псоич, чай, ты с этим крючкотворством на своем веку много чернил извёл?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе… Самсон Силыч, материал не дорогой. А я вот забежал понаведаться, как ваши делишки.

Б О Л Ь Ш О В. Забежал ты! А тебе больно знать нужно! То-то вот вы подлый народ такой, кровопийцы какие-то: только б вам пронюхать что-нибудь эдакое, так уж вы и вьетесь тут с вашим дьявольским наущением.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Какое же может произойти, Самсон Силыч, от меня наущение? Да и что я за учитель такой, когда вы сами, может быть, в десять раз меня умнее? Меня что попросят, я сделаю. Что ж не сделать! Я бы свинья был, когда б не сделал, потому что я, можно сказать, облагодетельствован вами и с ребятишками. А я ещё довольно глуп, чтобы вам советовать: вы своё дело сами лучше всякого знаете.

Б О Л Ь Ш О В. Сами знаете! То-то вот и беда, что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как ты, это и на руку. Ведь вот ты теперь все пороги у меня обобьёшь таскамшись-то.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же мне не таскаться-то! Кабы я вас не любил, я бы к вам и не таскался. Разве я не чувствую? Что ж я, в самом деле, скот, что ли, какой бессловесный?

Б О Л Ь Ш О В. Знаю я, что ты любишь, — все вы нас любите; только путного от вас ничего не добьёшься. Вот я теперь маюсь, маюсь с делом, так измучился, поверишь ли ты, мнением только этим одним. Уж хоть бы поскорей, что ли, да из головы вон.

Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что ж, Самсон Силыч, не вы первый, не вы последний; нешто другие-то не делают?


Б О Л Ь Ш О В. Как не делать, брат, и другие делают. Да еще как делают-то: без стыда, без совести! На лежачих лесорах* ездят, в трехэтажных домах живут; другой такой бельведер* с колоннами выведет, что ему со своей образиной и войти-то туда совестно; а там и капут, и взять с него нечего. Коляски эти разъедутся неизвестно куда, дома все заложены, останется ль, нет ли кредиторам-то старых сапогов пары три. Вот тебе вся недолга. Да еще и обманет-то кого: так, бедняков каких-нибудь пустит в одной рубашке по миру. А у меня кредиторы все люди богатые, что им сделается!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Известное дело. Что ж, Самсон Силыч, все это в наших руках.


Б О Л Ь Ш О В. Знаю, что в наших руках, да сумеешь ли ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да что вы, Самсон Силыч, помилуйте, нешто мне в первый раз! Уж еще этого-то не знать! хе, хе, хе… Да такие ли я дела делал… да с рук сходило. Другого-то за такие штуки уж заслали бы давно, куда Макар телят не гонял.


Б О Л Ь Ш О В. Ой ли? Так какую ж ты механику* подсмолишь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А там, глядя по обстоятельствам. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью… (Пьёт.) Вот, первое дело, Самсон Силыч, надобно дом да лавки заложить либо продать. Это уж первое дело.

Б О Л Ь Ш О В. Да, это точно надобно сделать заблаговременно. На кого бы только эту обузу свалить? Да вот разве на жену?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Незаконно, Самсон Силыч! Это незаконно! В законах изображено, что таковые продажи недействительны. Оно ведь сделать-то недолго, да чтоб крючков* после не вышло. Уж делать, так надо, Самсон Силыч, прочней.

Б О Л Ь Ш О В. И то дело, чтоб оглядок не было.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как на чужого-то закрепишь, так уж и придраться-то не к чему. Спорь после, поди, против подлинных-то бумаг.

Б О Л Ь Ш О В. Только вот что беда-то; как закрепишь на чужого дом-то, а он, пожалуй, там и застрянет, как блоха на войне.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж вы ищите, Самсон Силыч, такого человека, чтобы он совесть знал.

Б О Л Ь Ш О В. А где ты его найдешь нынче? Нынче всякий норовит, как тебя за ворот ухватить, а ты совести захотел.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А я вот как мекаю, Самсон Силыч, хотите вы меня слушайте, хотите вы — нет: каков человек у нас приказчик?

Б О Л Ь Ш О В. Который? Лазарь, что ли?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да, Лазарь Елизарыч.

Б О Л Ь Ш О В. Ну, а на Лазаря, так и пускай на него; он малый с понятием, да и капиталец есть.

Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что же прикажете, Самсон Силыч: закладную* или купчую*?


Б О Л Ь Ш О В. А с чего процентов меньше, то и варгань*. Как сделаешь все в акурате, такой тебе, Сысой Псоич, могарыч* поставлю, просто сказать, угоришь.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Уж будьте покойны, Самсон Силыч, мы свое дело знаем. А вы Лазарю-то Елизарычу говорили об этом деле или нет? Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт.)


Б О Л Ь Ш О В. Нет ещё. Вот нынче потолкуем. Он у меня парень-то дельный, ему только мигни, он и понимает. А уж сделает-то что, так пальца не подсунешь. Ну, заложим мы дом, а потом что?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А потом напишем реестрик*, что вот, мол, так и так, по двадцати пяти копеек за рубль: ну, и ступайте по кредиторам. Коли кто больно заартачится, так можно и прибавить, а другому сердитому и все заплатить… Вы ему заплатите, а он — чтобы писал, что по сделке получил по двадцати пяти копеек, так, для видимости, чтобы другим показать. Вот, мол, так и так, ну, и другие, глядя на них, согласятся.


Б О Л Ь Ш О В. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину* возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен* обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там что хоть говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да с двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы лежа на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.

Явление одиннадцатое

Те же и Подхалюзин (входит).

Б О Л Ь Ш О В. Что скажешь, Лазарь? Ты из городу*, что ль? Как у вас там?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Слава богу-с, идёт помаленьку. Сысою Псоичу! (Кланяется.)

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Здравствуйте, батюшка Лазарь Елизарыч! (Кланяется.)

Б О Л Ь Ш О В. А идёт, так и пусть идёт. (Помолчав.) А вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц* для меня исделал, учёл бы розничную по панской-то части*, ну и остальное, что там ещё. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы*, что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленичко усовещевал. Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же это можно, Самсон Силыч, чтобы сноровки не знать? Кажется, сам завсегда в городе бываю-с, и завсегда толкуешь им-с.

Б О Л Ь Ш О В. Да что же ты толкуешь-то?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Известное дело-с, стараюсь, чтобы все было в порядке и как следует-с. Вы, говорю, ребята, не зевайте: видишь чуть дело подходящее, покупатель, что ли, тумак* какой подвернулся, али цвет с узором какой барышне понравился, взял, говорю, да и накинул рубль али два на аршин*.

Б О Л Ь Ш О В. Чай, брат, знаешь, как немцы в магазинах наших бар обирают. Положим, что мы не немцы, а христиане православные, да тоже пироги-то с начинкой едим. Так ли, а?

Рисположенский смеётся.


Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Дело понятное-с. И мерять-то, говорю, надо тоже поестественнее: тяни да потягивай, только, только чтоб, Боже сохрани, как не лопнуло, ведь не нам, говорю, после носить. Ну, а зазеваются, так никто виноват, можно, говорю, и просто через руку лишний аршин раз шмыгануть.


Б О Л Ь Ш О В. Всё единственно: ведь портной украдёт же. А? Украдёт ведь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Украдёт, Самсон Силыч, беспременно, мошенник, украдет; уж я этих портных знаю.


Б О Л Ь Ш О В. То-то вот; все они кругом мошенники, а на нас слава.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Самсон Силыч, а то вы правду говорить изволите.


Б О Л Ь Ш О В. Эх, Лазарь, плохи нынче барыши: не прежние времена. (Помолчав.) Что, «Ведомости»* принёс?


П О Д Х А Л Ю З И Н (вынимая из кармана и подавая). Извольте получить-с.


Б О Л Ь Ш О В. Дава-ко-сь, посмотрим. (Надевает очки и просматривает.)


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьёт, потом надевает очки, садится подле Большов а и смотрит в газеты.)


Б О Л Ь Ш О В (читает вслух). «Объявления казённые и разных обществ: 1, 2, 3, 4, 5 и 6, от Воспитательного дома*». Это не по нашей части, нам крестьян не покупать. «7 и 8 от Московского новерситета*, от Губернских правлений*, от Приказов общественного призрения*». Ну, и это мимо. «От Городской шестигласной думы*». А ну-тко-сь, нет ли чего! (Читает.) «От Московской городской шестигласной думы сим объявляется: не пожелают ли кто взять в содержание нижеозначенные оброчные статьи*». Не наше дело: залоги надоть представлять. «Контора Вдовьего дома* сим приглашает…» Пускай приглашает, а мы не пойдем. «От Сиротского суда*». У самих ни отца, ни матери. (Просматривает дальше.) Эге! Вон оно куды пошло! Слушай-ко, Лазарь! «Такого-то года, сентября такого-то дня, по определению Коммерческого суда*, первой гильдии* купец Федот Селиверстов Плешков объявлен несостоятельным должником*; вследствие чего…» Что тут толковать! Известно, что вследствие бывает. Вот-те и Федот Селиверстыч! Каков был туз, а в трубу вылетел. А что, Лазарь, не должен ли он нам?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Малость должен-с. Сахару для дому брали пудов никак тридцать, не то сорок.*


Б О Л Ь Ш О В. Плохо дело, Лазарь. Ну, да мне-то он сполна отдаст по-приятельски.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Сумнительно-с.


Б О Л Ь Ш О В. Сочтёмся как-нибудь. (Читает.) «Московский первой гильдии купец Антип Сысоев Енотов объявлен несостоятельным должником». За этим ничего нет?


П О Д Х А Л Ю З И Н. За масло постное-с, об Великом посту брали бочонка с три-с.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1959 г. Художник В. А. Павлович. Из фондов Музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково».

Б О Л Ь Ш О В. Вот сухоядцы-то*, постники*! И Богу-то угодить на чужой счет норовят. Ты, брат, степенству-то* этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую пазуху лезет! Вот и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником». Ну, а этот как?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Вексель* есть-с!


Б О Л Ь Ш О В. Протестован*?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Протестован-с. Сам-то скрывается-с.


Б О Л Ь Ш О В. Ну! И четвёртый тут, Самопалов. Да что они, сговорились, что ли?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж такой расподлеющий* народ-с.


Б О Л Ь Ш О В (ворочая листы). Да тут их не перечитаешь до завтрашнего числа. Возьми прочь!


П О Д Х А Л Ю З И Н (берет газету). Газету-то только пакостят. На все купечество мораль* эдакая.


Молчание.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте, Самсон Силыч, я теперь домой побегу: делишки есть кой-какие.


Б О Л Ь Ш О В. Да ты бы посидел немножко.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ей-богу, Самсон Силыч, не время. Я уж к вам завтра пораньше зайду.


Б О Л Ь Ш О В. Ну, как знаешь!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Прощайте! Прощайте, Лазарь Елизарыч! (Уходит.)

Явление двенадцатое

Большов и Подхалюзин.

Б О Л Ь Ш О В. Вот ты и знай, Лазарь, какова торговля-то! Ты думаешь, что! Так вот даром и бери деньги. Как не деньги, скажет, видал, как лягушки прыгают. На-ко, говорит, вексель. А по векселю-то с иных что возьмёшь! Вот у меня есть завалящих тысяч на сто, и с протестами; только и дела, что каждый год подкладывай. Хоть за полтину серебра все отдам! Должников-то по ним, чай, и с собаками не сыщешь: которые повымерли, а которые поразбежались, некого и в яму* посадить. А и посадишь-то, Лазарь, так сам не рад: другой так обдержится, что его оттедова куревом не выкуришь. Мне, говорит, и здесь хорошо, а ты проваливай. Так ли, Лазарь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж это как и водится.


Б О Л Ь Ш О В. Все вексель да вексель! А что такое это вексель? Так, бумага, да и все тут. И на дисконту* отдашь, так проценты слупят, что в животе забурчит, да еще после своим добром отвечай. (Помолчав.) С городовыми* лучше не связывайся: все в долг да в долг; а привезет ли, нет ли, так слепой мелочью да арабчиками, поглядишь — ни ног, ни головы, а на мелочи никакого звания давно уж нет. А вот ты тут, как хошь! Здешним торговцам лучше не показывай: в любой анбар взойдет, только и дела, что нюхает, нюхает, поковыряет, поковыряет, да и прочь пойдет. Уж диво бы товару не было, — каким еще рожном торговать. Одна лавка москательная*, другая красная*, третья с бакалеей; так нет, ничто не везет. На торги хошь не являйся: сбивают цены пуще черт знает чего; а наденешь хомут, да еще и вязку* подай, да могарычи, да угощения, да разные там недочеты с провесами. Вон оно что! Чувствуешь ли ты это?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Кажется, должен чувствовать-с.


Б О Л Ь Ш О В. Вот какова торговля-то, вот тут и торгуй! (Помолчав.) Что, Лазарь, как ты думаешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как думать-с! Уж это как вам угодно. Наше дело подначальное.


Б О Л Ь Ш О В. Что тут подначальное: ты говори по душе. Я у тебя про дело спрашиваю.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это опять-таки, Самсон Силыч, как вам угодно-с.


Б О Л Ь Ш О В. Наладил одно: как вам угодно. Да ты-то как?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это я не могу знать-с.

«Не обманешь — не продашь» («Свои люди — сочтемся»). Художник В. А. Тронов. Из фондов СПбГТБ.

Б О Л Ь Ш О В (помолчав). Скажи, Лазарь, по совести, любишь ты меня? (Молчание.) Любишь, что ли? Что ж ты молчишь? (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Самсон Силыч! Да что тут разговаривать-то-с, Уж вы во мне-то не сумневайтесь! Уж одно слово: вот как есть, весь тут.


Б О Л Ь Ш О В. Да что ж, что ты весь-то?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж коли того, а либо что, так останетесь довольны: себя не пожалею.


Б О Л Ь Ш О В. Ну, так и разговаривать нечего. По мне, Лазарь, теперь самое настоящее время; денег наличных у нас довольно, векселям всем сроки подошли. Чего ж ждать-то? Дождешься, пожалуй, что какой-нибудь свой же брат, собачий сын, оберет тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне* за рубль, да и сидит в миллионе, и плевать на тебя не хочет. А ты, честный-то торговец, и смотри да казнись, хлопай глазами-то. Вот я и думаю, Лазарь, предложить кредиторам-то такую статью: не возьмут ли они у меня копеек по двадцати пяти за рубль. Как ты думаешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. А уж по мне, Самсон Силыч, коли платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем не платить.


Б О Л Ь Ш О В. А что? Ведь и правда. Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там после суди владыко на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки я на тебя заложу.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Нельзя ж без хлопот-с. Вот векселя надо за что-нибудь сбыть-с, товар перевезти куда подальше. Станем хлопотать-с!


Б О Л Ь Ш О В. Оно так. Да старенек уж я становлюсь хлопотать-то. А ты помогать станешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, в огонь и в воду полезу-с.


Б О Л Ь Ш О В. Эдак-то лучше! Чёрта ли там по грошам-то наживать! Махнул сразу, да и шабаш. Только на, пусти Бог смелости. Спасибо тебе, Лазарь. Удружил! (Встает.) Ну, хлопочи! (Подходит к нему и треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)


П О Д Х А Л Ю З И Н. Мне, Самсон Силыч, окромя вашего спокойствия, ничего не нужно-с. Как жимши у вас с малолетства и видемши все ваши благодеяния, можно сказать, мальчишкой взят-с лавки подметать, следовательно, должен я чувствовать.

Речь идет о Московском купеческом собрании, основанном в 1804 г. В первой половине XIX века членами Купеческого собрания могли быть не только купцы, но и профессора, врачи, художники. С 1859 года учреждение стало узко сословным: действительными членами собрания могли быть уже только купцы и потомственные почётные граждане. Здесь часто устраивались балы, маскарады, концерты, литературно-музыкальные вечера, спектакли. Видное место в жизни собрания занимала карточная игра, которая велась в крупных размерах.

«Купеческие дочки на балу и маскараде обыкновенно очень молчаливы; замужние – почти неприступны для разговора, позволяя, однако ж, приглашать себя в молчании двигаться под музыку. Здесь вы увидите богатые наряды во всем блеске их безвкусия. Часто головки молоденьких купеческих дочек горят бриллиантами и привлекают лакомые взоры военных и статских женихов, нередко нарочно посещающих Купеческое собрате для того, чтоб высмотреть суженую. В купеческих семействах вы встретите очень миленькие лица, но не удивляйтесь, если иногда на приглашение танцевать вам ответят: "нет-с, не хочу, дайте простыть". Здесь когда жарко, то прохлаждают себя не веером, а платочками; мужчины лишены шляп, военные даже оружия. Пожилые купчихи на балу добровольно лишают себя языка и движутся, довольствуясь одним приятным наблюдением, взорами за своими деточками, подбегающими к ним после каждой кадрили. Маменьки обыкновенно балуют их конфектами, привозимыми с собою в больших носовых платках» (Вистенгоф П. Очерки московской жизни. Москва, 1842. С. 77–78).

Военный, военнослужащий, в отличие от штатского.
Так называли мелких чиновников, канцеляристов, ходатаев по делам, их также пренебрежительны звали «приказная строка». За ними закрепилась репутация волокитчиков и взяточников.
При ходьбе такие шпоры издавали мелодичный звон: в отличие от обычных шпор, в которых на концах стальных стержней были зубчатые или гладкие колёсики, в шпорах с колокольчиками перед колёсиками вставлялись два серебряных кружочка.
Учитель танцев.
Помолвка, свадебный обряд, торжественное объявление родителями жениха и невесты о предстоящей свадьбе их детей. Богатые купцы в сговор устраивали бал и ужин, на который приглашались родные и знакомые, для чего рассылались особые пригласительные билеты, небольшие карточки из плотной бумаги с разнообразными украшениями: с ажурной высечкой по краям, виньетками и пр. До конца 1880-х гг. приглашения исходили только со стороны родителей жениха, затем стали печатать двойные пригласительные билеты: на одной стороне печаталось приглашение родных жениха, на другой — невесты. Подобными билетами гости приглашались и на свадьбу.
Речь идет об удлиненной, волочащейся по полу задней части подола длинного платья или юбки. Название «хвост» для детали одежды встречалось ещё в первой половине XIX века, затем было вытеснено синонимами «шлейф» (от немецкого schleifen — «волочить»), и «трен» ( от французского traginare — «тащить»).
Умаялась, устала.
Тюль — это лёгкая прозрачная сетчатая гладкая или узорчатая ткань (хлопчатобумажная, полушёлковая и др.), использовался для изготовления и отделки женского платья и белья, а также штучных изделий (сеток, вышивок и т. д.). Большой популярностью пользовался узорчатый тюль, который применялся для декоративных целей, а также для занавесей, покрывал, накидок и платков.
Газ — это лёгкая, нежная, тонкая, прозрачная ткань особого переплетения. Название, как считалось, произошло от города Газа, в котором эта ткань первый раз была изготовлена в 1561 году и привезена в Европу. В конце XIX века были в моде бальные газовые платья на атласном или сатиновом чехле.
Без присмотра.
Балясничать — заниматься праздной болтовней. Употребляется также выражение «балясы точить». Кустари-деревообделочники разговаривали, обрабатывая балясины или балясы — точёные столбики перил.
Капидон — просторечье от «купидон» — бог любви, амур, красавчик.
Дворянский, принадлежащий к дворянам по происхождению. Употребляется как противоположение купеческому, мещанскому, для обозначения принадлежности к дворянству, чиновничеству.
Хохриться — держать себя вызывающе, горячиться.
Сарафан, сшитый из посконины, домотканного холста из конопли (поскони).
Таранта — говорящий быстро, без умолку, болтливый человек, пустомеля.
Хабальная — наглая, непристойная, бесстыдная.
Будочник (буточник) — нижний полицейский чин, городской сторож (в Москве называли ещё «хожалым»), живущий в будке — маленьком деревянном или каменном домике. Около присутственных мест и на некоторых площадях стояли обыкновенные, военного образца, трехцветные будочки, в которых сторожа укрывались в непогоду.
«Вид самих будочников был поразительный: одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору... Будочники были грязны, грубы, мрачны и несведущи. Да к ним никто и не думал обращаться за справками, совершенно сознавая, что они лишь живые «пугала», специально приспособленные для того, чтобы на улицах чувствовалась публикой и была воочию видна власть предержащая. Да случись какое-либо нарушение порядка, было бы кому доставить нарушителя в полицию» (Давыдов Н. В. Из прошлого. Москва, 1914. С. 57–58).
В начале 1860-х гг. будочники-алебардисты исчезли, заменённые городовыми.
Бальсан, бальсанец — бальзам. Так назывались алкогольные напитки, настоянные на лекарственных травах.
Креститься по-старинному — двумя перстами, как это делают старообрядцы.
В данном случае — важность , представительность.
Аппетит
Мухортик — маленький, малорослый человек.
Гранить мостовую — ходить, шляться, преимущественно без дела, без работы.
Арабчик или арапчик обрезанный и истертый червонец (золотая монета). Червонцы стирались не только от долгого обращения, но и потому, что их иногда намеренно сильно терли о сукно с тем, чтобы после выжигать приставшее к нему золото или срезали червонцы по краям. Такие неполновесные червонцы принимались в банках и в казначействах ниже их нарицательной стоимости. Поэтому-то стремились их сбыть скорее с рук: купчиха, под видом щедрости — свахе, а должники — при отдаче долга.
Орден.
Мздоимец — взяточник; лихоимец — ростовщик, взяточник, тот, кто берёт большие поборы или проценты.
Экзекутор — чиновник казенного учреждения, который заведует хозяйством, наблюдающий за хозяйством.
Камчатка в XVIII — XIX вв. служила местом ссылки.
Речь идет о Троице-Сергиевом монастыре вблизи Москвы. Сходить пешком на богомолье к Троице-Сергиеву монастырю считалось богоугодным делом.
Лежачие рессоры — род особо эластичных рессор — металлических пружин под кузовом экипажа, смягчающих толчки, получаемые экипажем во время езды.
Бельведер — вышка, башенка на верху здания, позволяющая обозревать окрестности (итал. belvedere, — прекрасный вид).
Механика — мудрёное, хитроумное дело, преимущественно неблаговидное, предосудительное.
Крючок — придирка, зацепка, повод для обжалования, для волокиты.
Закладная — официальный письменный акт о заложенном имуществе, преимущественно недвижимом, обеспечивающий права кредитора.
Купчая, купчая крепость — написанный по установленной форме на гербовой бумаге акт о приобретении недвижимого имущества, который до 1866 г. заверялся в «крепостном» отделении палаты гражданского суда.
Магарыч — угощение (обычно с выпивкой), которое устраивает сторона, получившая барыш в торговой сделке.
Реестр — список, письменный перечень, опись.
Варганить — делать, устраивать.
Полтина — 50 копеек.
Семь гривен — 70 копеек.
Имеется в виду Китай-город, район Гостиного двора и торговых улиц центра Москвы.
Баланц (баланец) — баланс. Термин бухгалтерии, подведение итогов по доходам и расходам, отражающее наличие капитала или другого имущества (актив) и долгов, обязательств (пассив); разница между активом и пассивом указывает на прибыль или убыток.
Розничная по панской части — прибыль от торговли в розницу тканей фабричного, не кустарного производства.
Сиделец — здесь: доверенный, торгующий в лавке вместо хозяина.
Тумак — глуповатый человек, рохля.
Аршин — мера длины (0, 711 метра). Два способа обмана покупателей при продаже мануфактурных изделий. Первый способ: отмеривая ткань на металлический или деревянный аршин, тянуть и натягивать её возможно сильнее; второй — если покупатель зазевается, то, быстро накидывая ткань на аршин и говоря «аршин, два, три» и т.д., сосчитать большее число аршин, чем их в действительности отмерено.
Речь идет о газете «Московские Ведомости», где печатались, в частности, казенные объявления.
Воспитательный дом — казённый приют для внебрачных беспризорных детей. В Москве воспитательный дом был открыт в 1764 г. В 1770 г. при доме была учреждена ссудная и сохранная казна, производившая различные кредитные операции. Всеми делами воспитательного дома ведал Опекунский совет.
университета
Губернское правление — главное учреждении губернии, находящееся в губернском городе. Находилось под председательством губернатора.
Приказ общественного призрения — губернское учреждение, введённое в России Екатериной II в 1775 году, в ведении которого находилось управление народными школами, госпиталями, приютами для больных и умалишённых, больницами, богадельнями и тюрьмами.
В ведении Городской думы — органа городского самоуправления — находилось городское хозяйство. Её члены назывались — гласными. До 1846 г. исполнительным органом была Шестигласная дума, в неё входили 6 человек — представителей домовладельцев, купцов, ремесленных цехов, иногородних и иностранных «гостей», именитых граждан, посадских.
Оброчная статья — казенное имущество, отдаваемое частным лицам в содержание за известную периодическую плату (оброк).
Учреждение для призрения неимущих, увечных и престарелых вдов, лиц, состоящих на государственной службе. Вдовьи дома были основаны в Москве и в Петербурге в 1803 г.
Учреждение, ведавшее делами опеки над малолетними сиротами купцов, мещан, цеховых, личных дворян и разночинцев.
В ведении Коммерческого суда находились дела по торговым сделкам, по векселям и дела о несостоятельности.
В зависимости от капитала и рода торговли купечество делилось на три гильдии. Наибольший размер капитала имели купцы первой гильдии. Купцы первой и второй гильдии освобождались от телесных наказаний, могли получать чины и ордена, звания коммерции и мануфактур-советников Купцы первой гильдии имели право носить шпагу и губернский мундир. За право состоять в гильдии взимался сбор. Банкротство лишало купца права на все положенные по статусу преимущества.
Несостоятельный должник или банкрот (банкрут) — лицо, которое не может или не желает заплатить свои долги. В первом случае должника называли «неосторожным» или «невинноупадшим», так как банкротство последовало хотя и его вине, но без умысла. А во втором случае — злостным, так как банкротство его умышлено, подложно, объявлено с целью скрыть своё имущество. Если невозможность уплатить долги проистекла от непредвиденных или стихийных бедствий, такое состояние называлось не банкротством, а несостоятельностью. Такого должника называли — несостоятельным.
Пуд — мера веса, равная 16,58 килограмма. «Пудов никак тридцать, не то сорок» — 495, не то 660 кг.
Сухоядец — тот кто ест скудную и сухую еду во время строгого поста.
Постник — человек, строго соблюдающий посты.
Степенство — титул, которым величали купцов, часто с оттенком иронии.
Вексель — письменное обязательство о займе одним лицом у другого определенной суммы, написанное на гербовой (вексельной) бумаге. Документ мог передаваться разным лицам, о чем делалась соответствующая надпись на обороте векселя. Очень часты были случаи подделок на бланках подписей векселедателей.
Протестованный вексель — в случае неуплаты по векселю лицо, выдавшее его (векселедержатель), могло предъявить его в суд ко взысканию, т. е. опротестовать вексель.
Самый подлый.
Существительное «мораль» в купеческой среде часто сближалось по смыслу с глаголом «марать», что означало «позорит», «оскорбляет», позорное поведение, нечто предосудительное.
Яма — так называлась в Москве долговое отделение тюрьмы для несостоятельных должников. Кредитор предъявлял к взысканию в Коммерческий суд неоплаченный вексель и вносил кормовые деньги — помесячную плату за содержание должника в тюрьме. Для купечества это место было страшным позором, попасть туда считалось уроном купеческой чести. Если кредитор прекращал платить кормовые, то должник от заключения освобождался. С 1879 г. задержание в тюрьме должников, как способ взыскания с них долгов, было отменено. .
Векселедержатель мог получить деньги по векселю досрочно или дисконтировать, представив его в банк или частному лицу и уплатив за эту услугу определенный процент. В дисконт векселя принимались, как правило, при уверенности в состоятельность должника.
С городовыми — здесь: с иногородними купцами, приезжающими за товаром.
В москательной лавке торговали красками, клеем, лаками и пр.
В красной лавке — торговали тканями.
Подать вязку — заплатить отступное другим торговцам, чтобы они не увеличивали цены.
Гривна — единица денежного счёта в древней Руси, серебряная или золотая монета. В данном случае 10 копеек: «по 10 копейки за рубль».
Действие второе

Контора в доме Большова. Прямо дверь, на левой стороне лестница наверх.

Явление первое

Т И Ш К А (со щёткой на авансцене). Эх, житьё, житьё! Вот чем свет тут ты полы мети! А моё ли дело полы мести! У нас все не как у людей! У других-то хозяев коли уж мальчишка, так и живет в мальчиках* — стало быть при лавке присутствует. А у нас то туда, то сюда, целый день шаркай по мостовой как угорелый. Скоро руку набьешь, держи карман-то. У добрых-то людей для разгонки держат дворника, а у нас он с котятами на печке лежит либо с кухаркой проклажается, а на тебе спросится. У других все-таки вольготность есть; иным часом проштрафишься што либо ошто*, по малолетствию тебе спускается; а у нас — коли не тот, так другой, коли не сам, так сама задаст вытрепку; а то вот приказчик Лазарь, а то вот Фоминишна, а то вот… всякая шваль над тобой командует. Вот она жисть-то какая анафемская! А уж это чтобы урваться когда из дому, с приятелями в три листика*, али в пристенок* сразиться — и не думай лучше! Да уж и в голове-то, правда, не то! (Лезет на стул коленками и смотрит в зеркало.) Здравствуйте, Тихон Савостьяныч! Как вы поживаете? Все ли вы слава богу? А ну, Тишка, выкинь коленце. (Делает гримасу.) Вот оно что! (Другую.) Эвось оно как… (Хохочет.)

Явление второе

Тишка и Подхалюзин (крадется и хватает его за ворот).

П О Д Х А Л Ю З И Н. А это ты, чертёнок, что делаешь?


Т И Ш К А. Что? известно что! Пыль стирал.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Языком-то стирал! Что ты за пыль на зеркале нашел! Покажу я тебе пыль! Ишь, ломается! А вот я тебе заклею подзатыльника, так ты и будешь знать.


Т И Ш К А. Будешь знать! Да было бы ещё за что?


П О Д Х А Л Ю З И Н. А за то, что за что! Поговоришь, так и увидишь, за что! Вот пикни ещё!


Т И Ш К А. Да, пикни ещё! Я ведь и хозяину скажу, не что возьмёшь!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Хозяину скажу!.. Что мне твой хозяин… Я, коли на то пошло… хозяин мне твой!.. На то ты и мальчишка, чтоб тебя учить, а ты думал что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать. Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам огни, и воды, и медные трубы прошел.


Т И Ш К А. Знаем, что прошёл.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Цьщ, дьяволёнок! (Замахивается.)


Т И Ш К А. Накось, попробуй! Нешто не скажу, ей-богу, скажу!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что ты скажешь-то, чёртова перечница!


Т И Ш К А. Что скажу? А то, что лаешься!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Важное кушанье! Ишь ты, барин какой! Подитко-сь! Был Сысой Псоич?


Т И Ш К А. Известно, был.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да ты, чертёнок, говори толком! Зайти, что ль, хотел?


Т И Ш К А. Зайти хотел!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так ты сбегай на досуге.


Т И Ш К А. Рябиновки, что ли?

Эскиз костюма Тишки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, рябиновки. Надо Сысоя Псоича, попотчевать. (Дает деньги.) Купи полштофа*, а сдачу возьми уж себе на пряники. Только ты, смотри, проворней, чтобы не хватились!


Т И Ш К А. Стриженая девка косы не заплетёт. Так начну порхать — живым манером.


Тишка уходит.

Явление третье

П О Д Х А Л Ю З И Н. (один). Вот беда-то! Вот она где беда-то пришла на нас! Что теперь делать-то? Ну, плохо дело! Не миновать теперь несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то при чём буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил, служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить надо? Товаром, что ли? Вот векселя велел продать (вынимает и считает), тут, должно быть, попользоваться будет можно. (Ходит по комнате.) Говорят, надо совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведёт, а ты свою статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится. Хм! Ведь залезет эдакая фантазия в голову человеку! Конечно, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, и, можно сказать, каких в свете нет, а ведь этот жених её теперича не возьмёт, скажет, денег дай! А денег где взять? И уж не быть ей теперь за благородным, потому денег нет. Рано ли, поздно ли, а придется за купца отдавать! (Ходит молча.) А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови не жалел. Конечно, мол, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, да ведь и я, Самсон Силыч, не лыком шит, сами изволите видеть, имею капиталец и могу кругом себя ограничить на этот предмет. Отчего не отдать за меня? Чем я не человек? Ни в чём не замечен, к старшим почтителен! Да при всем том, как заложили мне Самсон Силыч дом и лавки, так и закладной-то можно пугнуть. А знамши-то характер Самсона Силыча, каков он есть, — это и очень может случиться. У них такое заведение: коли им что попало в голову, уж ничем не выбьешь оттедова. Всё равно как в четвертом году захотели бороду обрить: сколько ни просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали, — нет, говорит, после опять отпущу, а теперь поставлю на своем, взяли да и обрили. Так вот и это дело: потрафь я по них, или так взойди им в голову — завтра же под венец, и баста, и разговаривать не смей. Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого* спрыгнуть можно!

Эскиз декорации «Контора» в спектакле «Свои люди — сочтемся» Кемеровского областного театра драмы им. А. В. Луначарского. 1964 г. Художник Н. А. Касаткина. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление четвёртое

Подхалюзин и Тишка

Т И Ш К А (входит со штофом). Вот он я пришёл!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Послушай, Тишка, Устинья Наумовна здесь?


Т И Ш К А. Там наверху. Да и стралулист* идет.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Так ты поставь водку-то на стол и закусочки достань.



Тишка ставит водку и достает закуски, потом уходит.

Явление пятое

Подхалюзин и Рисположенский

П О Д Х А Л Ю З И Н. А, наше вам-с!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. К вам, батюшка Лазарь Елизарыч, к вам! Право. Думаю, мол, мало ли что, может, что и нужно. Это водочка у вас? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. Что-то руки стали трястись по утрам, особенно вот правая; как писать что, Лазарь Елизарыч, так все левой придерживаю. Ей-богу! А выпьешь водочки, словно лучше. (Пьёт.)


П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же это у вас руки трясутся?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится к столу). От заботы, Лазарь Елизарыч, от заботы, батюшка.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! А я так полагаю от того, что больно народ грабите. За неправду Бог наказывает.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Эх, хе, хе… Лазарь Елизарыч! Где нам грабить! Делишки наши маленькие Мы, как птицы небесные, по зёрнышку клюём.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, стало быть, больше по мелочам?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Будешь и по мелочам, коли взять-то негде. Ну ещё не то, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит — тятенька, дай, другой говорит — тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик* надобно, то, другое! А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к Воскресенским воротам* с Бутырок-то*.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А зачем ходишь-то: кому просьбишку изобразишь*, кого в мещане припишешь*. Иной день и полтины серебром домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. (Пьёт.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарь Елизарычу, не даст ли он мне деньжонок что-нибудь.

П О Д Х А Л Ю З И Н. А за какие же это провинности-с?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за какие провинности! Вот уж грех, Лазарь Елизарыч! Нешто я вам не служу? По гроб слуга, что хотите заставьте. А закладную-то вам выхлопотал.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ведь уж вам заплачено! И толковать-то вам об одном и том же не приходится!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Лазарь Елизарыч, заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность-то меня одолела.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Бедность одолела! Это бывает-с. (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть-с: девать некуда. (Кладет бумажник на стол.)

Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1929 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника им. А. Н. Островского «Щелыково».

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто лишние? Небось, шутите?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Окромя всяких шуток-с.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А коли лишние, так отчего же бедному человеку не помочь. Вам Бог пошлет за это.


П О Д Х А Л Ю З И Н. А много ли вам требуется?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Дайте три целковеньких*.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Что так мало-с?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, дайте пять.


П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы просите больше.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, уж коли милость будет, дайте десять.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять-с! Так, задаром?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как задаром! Заслужу, Лазарь Елизарыч, когда-нибудь сквитаемся.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Всё это буки-с*. Улита едет, да когда-то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам Самсон Силыч обещали за всю эту механику?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Стыдно сказать, Лазарь Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не возьмет, ей-богу, вот хоть приценитесь подите.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так вот что, Сысой Псоич, я вам дам две тысячи-с… за этот же самый предмет-с.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Благодетель вы мой, Лазарь Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто серебром теперь же-с, а остальные после, по окончании всего этого происшествия-с.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну вот, как за эдаких людей и богу не молить! Только какая-нибудь свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!

Подхалюзин и Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Это уж на что же-с! Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходи в акурате, — попал на эту точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч, маленький, что ли, я! Пора понимать!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и эрестрик* этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдёт на эту штуку. Вот она какая статья-то.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы нам теперича с этим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. То есть насчёт несостоятельности, Лазарь Елизарыч?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе... то есть дом с лавками… эдак… дом-то… хе, хе, хе…


П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.


П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдёмте ко мне-с. Тишка!

Явление шестое

Те же и Тишка

П О Д Х А Л Ю З И Н. Прибери тут все это! Ну, пойдемте, Сысой Псоич!

Тишка хочет убирать водку.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты ещё мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше её с собой возьмём.


Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.



Ф О М И Н И Ш Н А. Уж пореши ты её нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то её понапрасну. Другие в её пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж её томить-то.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Сама всё это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.

Рисположенский, Подхалюзин и Тишка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.

Ф О М И Н И Ш Н А. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми — всё человек.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка* какая мычуся. А ведь и проминовать* ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек — живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит — всё я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, — от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой*, где и побольше перевалится, — известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.

Ф О М И Н И Ш Н А. Что говорить, матушка, что говорить!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Садись, Фоминишна, — ноги-то старые, ломаные.

Ф О М И Н И Ш Н А. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Известное дело: с богатым мужиком, что с чёртом, не скоро сообразишь.

Ф О М И Н И Ш Н А. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на-поди. Страсти да и только: посуду колотит… «У! — говорит, — такие вы и эдакие, убью сразу!»

Фоминишна и Устинья Наумовна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Необразование.

Ф О М И Н И Ш Н А. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то — Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдёшь домой-то, так заверни ко мне, — я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Зайду, серебряная, зайду.



Подхалюзин входит.

Эскиз декорации «Лестница и контора» к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

Явление седьмое

Устинья Наумовна и Подхалюзин

П О Д Х А Л Ю З И Н. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Здравствуй, живая душа, каково попрыгиваешь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Что нам делается-с. (Садится.)


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Мамзельку, коли хочешь, высватаю!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Покорно благодарствуйте, нам пока не требуется.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Сам, серебряный, не хочешь, — приятелю удружу. У тебя ведь, чай, знакомых-то по городу, что собак.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, есть-таки около того-с.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ну, а коли есть, так и слава тебе господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой, — прямо и тащи ко мне.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Так вы его и жените?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Так я женю. Отчего ж не женить, и не взвидишь, как женю.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Это дело хорошее-с. А вот теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто повадились?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А тебе что за печаль! Зачем бы я ни ходила. Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты что за спрос?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да так-с, не напрасно ли ходите-то?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Как напрасно? С чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ко, какого жениха нашла. Благородный, крестьяне есть, и из себя молодец.

П О Д Х А Л Ю З И Н. За чем же дело стало-с?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ни за чем не стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там обвертим, да и вся недолга.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Обвертите, попробуйте, — задаст он вам после копоти.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ты, здоров ли, яхонтовый?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы увидите!

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. До вечера не дожить; ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж об этом-то вы не извольте беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да что ты знаешь-то?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что знаем-с.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.

П О Д Х А Л Ю З И Н. В том-то и сила, что сказать-то нельзя.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори, — нужды нет.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Анафема хочу быть, коли скажу — руку даю на отсечение.

П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то же-с. Уговор лучше денег-с.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?

П О Д Х А Л Ю З И Н. А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да что ты, белены, что ль, объелся?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не объелись! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Сказать-то было нечего, по тому самому, что я и сам-то недавно узнал-с.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уж теперь поздно, бралиянтовый!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.

Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он, неровен час, и чепчик помнет.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не помнет-с.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да и девку-то раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?


П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с: происхождения не благородного.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А они-то разве благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая тебе лапотница в дворянство норовит. Вот хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна, конечно, дай ей Бог доброго здоровья, жалует по-княжески, а происхождения-то небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами* торговал на Балчуге*; добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не панёвница* — из Преображенского* взята. А нажили капитал да в купцы вылезли, так и дочка в принцессы норовит. А все это денежки. Вот я, чем хуже её, а за её же хвостом наблюдай. Воспитанья-то тоже не бог знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на фортопьянах тоже сям, тям, да и нет ничего; ну а танец-то отколоть — я и сама пыли в нос пущу.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну вот видите ли — за купцом-то быть ей гораздо пристойное.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет*, и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А что, ведь и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.

П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то. А почём вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да уж это кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете — можно обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.


П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Точно так-с. Уж будьте покойны! А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдётесь, — другой подумает, генеральша какая.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А что ты думаешь, да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой* не зальёшь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с!


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Давай задаток! Была не была!


П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Говорю вам, из живых сошьём. Уж что толковать!


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе всё отлепартую*.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне — водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!



Входит Тишка.



Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.


Уходят.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».

Явление восьмое

Т И Ш К А (садится к столу и вынимает из кармана деньги). Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку* выиграл, да третёвось* хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)



Голос Фоминишны за сценой: «Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?»



Т И Ш К А. Что там еще у вас?


«Дома, что ли-ча, Лазарь?»


Был, да весь вышел!


«Да куда ж он делся-то, господи?»

А я почём знаю; нешто он у меня спрашивается! Вот кабы спрашивался, — я бы знал.

Фоминишна сходит с лестницы.


Да что там у вас?

Ф О М И Н И Ш Н А. Да ведь Самсон Силыч приехал, да никак хмельной.

Т И Ш К А. Фю! попались!

Ф О М И Н И Ш Н А. Беги, Тишка, за Лазарем, голубчик, беги скорей!


Тишка бежит.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идёт-то?

Ф О М И Н И Ш Н А. Да никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идёт, а ты уж, голубушка, здесь посиди.


Стук в двери и голос Самсона Силыча: «Эй, отоприте, кто там?» Аграфена Кондратьевна скрывается.


Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!

Б О Л Ь Ш О В (за дверями). Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?

Ф О М И Н И Ш Н А. Ах, голубчик ты мой! Ах, я мымра* слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.

Самсон Силыч входит.


Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

Явление девятое

Фоминишна и Большов

Б О Л Ь Ш О В. Стряпчий* был?


Ф О М И Н И Ш Н А. А стряпали, батюшка, щи с солониной*, гусь жареный, драчена*.


Б О Л Ь Ш О В. Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!


Ф О М И Н И Ш Н А. Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала.


Б О Л Ь Ш О В. Пошла вон! (Садится.)



Фоминишна идёт в двери; Подхалюзин и Тишка входят.



Ф О М И Н И Ш Н А (возвращаясь). Ах, я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти. Холодной-то поросёнок совсем из ума выскочил.

Эскиз декорации «Лестница» к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление десятое

Подхалюзин, Большов и Тишка

Б О Л Ь Ш О В. Убирайся к свиньям!


Фоминишна уходит.


(К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?


П О Д Х А Л Ю З И Н (Тишке). Говорили тебе, кажется!


Тишка уходит.

Б О Л Ь Ш О В. Стряпчий был?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Был-с!

Б О Л Ь Ш О В. Говорил ты с ним?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит — объявиться несостоятельным.

Б О Л Ь Ш О В. Что ж, объявиться, так объявиться — один конец.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!

Б О Л Ь Ш О В. Что ж, деньги заплатить? Да с чего же ты это взял? Да я лучше всё огнём сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не плательщик.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.

Б О Л Ь Ш О В. А тебе что за дело? Не твое было. Ты старайся только — от меня забыт не будешь.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Не нуждаюсь я ни в чём после вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фальш сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.

Б О Л Ь Ш О В. А что такое произойти может? Я один в ответе.

Большов и Подхалюзин. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.


Б О Л Ь Ш О В. Полно, так ли?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Позвольто-с: ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да на всё семейство эдакая мораль пойдёт, а ещё, пожалуй, и имение-то всё отнимут*: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)


Б О Л Ь Ш О В. Да об чем же ты плачешь-то?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю — в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен — горами шатает.


Б О Л Ь Ш О В. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля Божия, против её не пойдёшь.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно, Самсон Силыч! А всё-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то, — и оглобли назад поворотил.

Б О Л Ь Ш О В. Как назад? Да с чего это ты выдумал?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Я, Самсон Силыч, не выдумал, — вы спросите Устинью Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.

Б О Л Ь Ш О В. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не родной, — а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег ещё дают-с, а он ломается да важничает, — ну есть ли в нём душа после всего этого?

Б О Л Ь Ш О В. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу — сердце у меня не такое.

Б О Л Ь Ш О В. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, ещё такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.



Липочка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это всё равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как чёрт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с…


Б О Л Ь Ш О В. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..


П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..


Б О Л Ь Ш О В. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблён ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.


Б О Л Ь Ш О В. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.


Б О Л Ь Ш О В. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца родного… Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!

Б О Л Ь Ш О В. Так ты, стало быть, её не любишь?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.

Б О Л Ь Ш О В. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю, ночь думаю… то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет… Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..

Б О Л Ь Ш О В. Да чего же нельзя-то, дура-голова?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу, — где же мне с суконным-то рылом-с*?

Б О Л Ь Ш О В. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове, — а тебе ума-то не занимать стать, этим добром Бог наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня глядеть-то не захотят-с!

Б О Л Ь Ш О В. Важное дело! Не плясать же мне по её дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдёт. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю*. Ты со мной-то толкуй.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.


Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Б О Л Ь Ш О В. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя счастливым сделать!


П О Д Х А Л Ю З И Н. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного? Да накажи меня Бог!.. Да что я за скотина!


Б О Л Ь Ш О В. Ну, а дочь любишь?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Изныл весь-с! Вся дута-то у меня перевернулась давно-с!


Б О Л Ь Ш О В. Ну, а коли душа перевернулась, так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, нашей Маланьей.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, за что жалуете? Но стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.


Б О Л Ь Ш О В. Ну её, физиономию! А вот я на тебя всё имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще как пожалеют-то-с!


Б О Л Ь Ш О В. Ну, ты ступай теперь в город, а ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник А. Ф. Черняков. Из фондов Музея изобразительных искусств Республики Карелия.

Жить в мальчиках — находится в учениках у купца. Условия жизни «мальчиков» были тяжёлыми, приходилось работать не только в лавке, но и в доме купца.
Што либо ошто — то или другое, за то или другое.
Три листика — карточная игра.
Пристенок — игра заключается в том, что игрок бросает медные монеты в стенку, выигрыш или проигрыш в этой игре зависит от места падения монеты.
Полштоф — половина штофа, старинной меры жидкостей. Штоф равен 1/10 ведра — 1,23 литра. Так же называли стеклянную четырёхугольную бутылку в эту меру с коротким горлышком.
Речь идет о храме колокольне Ивана Великого в составе архитектурного ансамбля Соборной площади Московского Кремля, названной так по имени находящейся в ней церкви Иоанна Лествичника. Колокольня построена в 1505–1509 гг, высота её 10 метров.
Стракулист — стрекулист, мелкий чиновник, крючкотвор, приказная строка.
Мундирчик — выходная форма гимназистов. Обычно мундир был темно-синий или темно-серый, однобортный, с обшитым серебряным галуном воротником того же цвета, что и мундир. Этот мундир носили и с ремнем и без ремня (вне школы). К мундиру надевали крахмальный воротничок.
Воскресенские ворота находились до 1934 г. в нынешнем Историческом проезде. Рядом с Воскресенскими воротами были расположены Присутственные места — различные служебные и административные учреждения.
Бутырки — местность на северной окраине Москвы, за Бутырской заставой, очень отдаленной от центра. У Бутырской заставы находилась Бутырская тюрьма.
Просьбу изобразить — написать письменное прошение.
Мещанин — человек, принадлежащий к городскому ремесленно-торговому слою населения, городской мелкой буржуазии, с 1775 г. составляющей особое сословие; принадлежность к мещанству была наследственной или сообщалась браком, если жена не имела прав высшего сословия. Мещанство приобреталось и припиской к мещанскому обществу какого-нибудь города; к мещанам приписывались, с соблюдением установленных формальностей, крестьяне, дети канцелярских служителей, питомцы воспитательных домов, незаконнорожденные. Быт мещан, особенно зажиточных, почти не отличался от быта среднего купечества, но купцы относились к мещанам с пренебрежением.
Полтины серебра
Три целковых — три рубля
Буки — гадательно, сомнительно, вряд ли осуществимо.
Реестр, опись.
Отмымалка — тряпка, с помощью которой берут горшок из горячей печи, прихватка.
Проминовать— миновать, обойти что-либо.
Золотой — золотая монета (червонец). Червонец — традиционное русское название крупных иностранных и собственных золотых монет. Название происходит от словосочетания «червонное золото» — старинного названия высокопробного вида золота.
Балчуг — небольшая улица в районе Замоскворечья, между Москвой-рекой и Водоотводным каналом.
Понёвница — презрительное название крестьянок горожанами. Понаёва — деревенская домотканая клетчатая материя.
Преображенское — село близ Москвы на берегу Яузы, в первой половине XIX в. стало окраинным рабочим кварталом.
Голицы — кожаные рукавицы без подкладки.
Портрет, картина.
До 30-х годов XIX столетия ручные водозаливные (водоливные) пожарные трубы были основным техническим средством тушения пожаров. Заливные пожарные трубы (подобие современных насосов) не имели рукавов для всасывания воды из естественных водоисточников. Они снабжались специальными заливными ящиками, куда вода подавалась ведрами. Подача воды на пожарах с помощью подобных насосов требовала больших затрат ручного труда.Например, в середине XVIII в. для обслуживания одной трубы необходимо было примерно 50 человек. Из них 30 человек ведрами носили воду в короб, 12 — в две смены качали коромысло насоса, и 8 обслуживали выкидные рукава и ствол.
Отлепартовать — отрапортовать, доложить, сообщить.
Орлянка — игра, в которой выигрывает тот, кто правильно предсказал, как ляжет подброшенная монета (орлом или решкой).
Третьего дня.
Целковый — один рубль серебром (монета и кредитный билет).
Мымра — угрюмый человек.
Стряпчий — юридическая должность, ходатай по делам, адвокат, занимающийся ведением дел и защитой интересов клиентов.
Солонина — мясной продукт, полученный путём длительного выдерживания мяса в поваренной соли.
Драчёна — кушанье из запечёных яиц с молоком и мукой или тёртым картофелем.
Имение отнимут — здесь под «имением» понимается имущество, собственность, состояние.
Суконное рыло — о торговце, купце. «С суконным рылом в калашный ряд» — грубое замечание кому-либо, что он вмешивается без основания не в свои дела. Калашный ряд (калачный ряд) — это торговый ряд, на котором продаются хлебные изделия (калачи). В старину калашные ряды размещали в стороне от остальных рядов, чтобы товары с неприятным запахом (мясные продукты, подержанные вещи) не отбивали покупателей. Поэтому торговцы калачами считались элитой торговцев. Пословица обозначает ситуацию, когда в калашный ряд кто-либо приходит торговать неподобающим товаром и продавцы калачей делают ему замечание, что он пришел не туда и занимается тем, что здесь не положено.
Масло пахтать — сбивать масло из сметаны или сливок.
Действие третье

Декорация первого действия.

Явление первое

Б О Л Ь Ш О В (входит и садится на кресло, несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно сказано: суета сует и всяческая суета. Чёрт знает, и сам не разберёшь, чего хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь, а и так-то сидеть одурь возьмёт. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и всё: жил, жил человек, да вдруг и помер — так всё прахом и пойдет. Ох, Господи, Господи! (Зевает и смотрит по углам.)

Явление второе

Аграфена Кондратьевна и Липочка (разряженная).

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ступай, ступай, моя крошечка; дверь-то побережнее, не зацепи. Посмотри-ко, Самсон Силыч, полюбуйся, сударь ты мой, как я дочку-то вырядила! Фу ты, прочь поди! Что твой розан пионовый! (К ней.) Ах ты, моя ангелика, царевна, херуимчик ты мой! (К нему.) Что, Самсон Силыч, правда, что ли? Только бы ей в карете ездить шестернёй*.

Б О Л Ь Ш О В. Проедет и парочкой — не великого полёта помещица!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Уж известно, не енаральская* дочь, а всё, как есть, красавица!.. Да приголубь ребенка-то, что как медведь бурчишь.

Б О Л Ь Ш О В. А как мне ещё приголубливать-то? Ручки, что ль, лизать, в ножки кланяться? Во какая невидаль! Видали мы и понаряднее.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да ты что видал-то? Так что-нибудь, а ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный ты человек.

Б О Л Ь Ш О В. Что ж что дочь? Слава Богу — обута, одета, накормлена; чего ей ещё хочется?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Чего хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих призирают*, не токмо что своих, — а ведь это и в люди сказать грех: как ни на есть, родная детища!

Б О Л Ь Ш О В. Знаем, что родная, да чего ж ей ещё? Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же её вделать! Понимаем, что отец.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да коли уж ты, батюшка, отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство прийти; расставаться скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю родительского!

Эскиз грима Большова к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Б О Л Ь Ш О В. А нет, так что ж за беда; стало быть, так Бог создал.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Бог создал! Да сам-то ты что? Ведь и она, кажется, создания Божеская, али нет? Не животная какая-нибудь, прости господи!.. Да спроси у неё что-нибудь.

Б О Л Ь Ш О В. А что я за спрос? Гусь свинье не товарищ: как хотите, так и делайте.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да на деле-то уж не спросим, ты покедова-то вот. Человек приедет чужой-посторонний, всё-таки, как хочешь примеривай, а мужчина — не женщина — в первый-то раз наедет, не видамши-то его.

Б О Л Ь Ш О В. Сказано, что отстань.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Отец ты эдакой, а ещё родной называешься! Ах ты, дитятко моя заброшенная, стоишь, словно какая сиротинушка, приклонивши головушку. Отступились от тебя, да и знать не хотят. Присядь, Липочка, присядь, душечка, ненаглядная моя сокровища! (Усаживает.)

Л И П О Ч К А. Ах, отстаньте, маменька! Измяли совсем.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я на тебя издальки посмотрю!

Л И П О Ч К А. Пожалуй, смотрите, да только не фантазируйте! Фи, маменька, нельзя одеться порядочно: вы тотчас расчувствоваетесь.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Так, так, дитятко! Да как взгляну-то на тебя, так ведь эта жалости подобно.

Л И П О Ч К А. Что ж, надо ведь когда-нибудь.

Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Всё-таки жалко, дурочка: ростили, ростили, да и выростили — да ни с того ни с сего в чужие люди отдаём, словно ты надоела нам да наскучила глупым малым ребячеством, своим кротким поведением. Вот выживем тебя из дому, словно ворога из города, а там схватимся да спохватимся, да и негде взять. Посудите, люди добрые, каково жить в чужой дальней стороне, чужим куском давишься, кулаком слезы утираючи! Да, помилуй бог, неровнюшка выйдется, неровен дурак навяжется аль дурак какой — дурацкий сын! (Плачет.)

Л И П О Ч К А. Вот вы вдруг и расплакались! Право, как не стыдно, маменька! Что там за дурак?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (плача). Да уж это, так говорится, — к слову пришлось.

Б О Л Ь Ш О В. А об чём бы ты это, слышно, разрюмилась? Вот спросить тебя, так сама не знаешь.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Не знаю, батюшка, ох, не знаю: такой стих нашёл.

Б О Л Ь Ш О В. То-то вот сдуру. Слёзы у вас дёшевы.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ох, дёшевы, батюшка, дёшевы; и сама знаю, что дёшевы, да что ж делать-то?

Л И П О Ч К А. Фи, маменька, как вы вдруг! Полноте! Ну, вдруг приедет — что хорошего!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Перестану, дитятко, перестану; сейчас перестану!

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление третье

Те же и Устинья Наумовна.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (входя). Здравствуйте, золотые! Что вы невеселы — носы повесили?

Целуются.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А уж мы заждались тебя.

Л И П О Ч К А. Что, Устинья Наумовна, скоро приедет?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Виновата, сейчас провалиться, виновата! А дела-то наши, серебряные, не очень хороши!

Л И П О Ч К А. Как? Что такое за новости?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ты ещё там выдумала?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А то, бралиянтовые, что жених-то наш что-то мнётся.

Б О Л Ь Ш О В. Ха, ха, ха! А еще сваха! Где тебе сосватать!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Упёрся, как лошадь, — ни тпру, ни ну; слова от него не добьешься путного.

Л И П О Ч К А. Да что ж это, Устинья Наумовна? Да как же это ты, право!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшки! Да как же это быть-то?

Л И П О Ч К А. Да давно ль ты его видела?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Нынче утром была. Вышел как есть в одном шлафорке*; а уж употчевал* — можно чести приписать. И кофию велел, и ромку-то, а уж сухарей навалил — видимо-невидимо. Кушайте, говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли, — надо, мол, чем-нибудь порешить; ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то; а он мне на это ничего путного не сказал. Вот, говорит, подумамши, да посоветамшись, а сам только что опояску* поддергивает.

Эскиз грима Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Л И П О Ч К А. Что ж он там спустя рукава-то сантиментальничает? Право, уж тошно смотреть, как все это продолжается.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И в самом деле, что он ломается-то? Мы разве хуже его?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А, лягушка его заклюй, нешто мы другого не найдем?

Б О Л Ь Ш О В. Ну, уж ты другого-то не ищи, а то опять то же будет. Уж другого-то я вам сам найду.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да, найдешь, на печи-то сидя; ты уж и забыл, кажется, что у тебя дочь-то есть.

Б О Л Ь Ш О В. А вот увидишь!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что увидать-то! Увидать-то нечего! Уж не говори ты мне, пожалуйста, не расстроивай ты меня. (Садится.)


Большов хохочет. Устинья Наумовна отходит с Липочкой на другую сторону сцены. Устинья Наумовна рассматривает её платье.



У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ишь ты, как вырядилась, — платьице-то на тебе какое авантажное*. Уж не сама ль смастерила?

Л И П О Ч К А. Вот ужасно нужно самой! Что мы, нищие, что ли, по-твоему? А мадамы-то* на что?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Фу ты, уж и нищие! Кто тебе говорит такие глупости? Тут рассуждают об хозяйстве, что не сама ль, дескать, шила, — а то, известное дело, и платье-то твое дрянь.

Аграфена Кондратьевна и Липочки. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.

Л И П О Ч К А. Что ты, что ты! Никак с ума сошла? Где у тебя глаза-то? С чего это ты конфузить* вздумала?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что это ты так разъерепенилась?

Л И П О Ч К А. Вот оказия! Стану я терпеть такую напраслину. Да что я, девчонка, что ли, какая необразованная!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. С чего это ты взяла? Откуда нашел на тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье — и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится, по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни душа, коли лгу. Для тебя золотого мало: подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!

Т И Ш К А (входит). Сысой Псович приказали спросить, можно ли, дескать, взойти. Они тамотка, у Лазаря Елизарыча.

Б О Л Ь Ш О В. Пошёл, зови его сюда, и с Лазарем.

Тишка уходит.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ж, недаром же закуска-то приготовлена — вот и закусим. А уж тебе, чай, Устинья Наумовна, давно водочки хочется?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Известное дело — адмиральский час* — самое настоящее время.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, Самсон Силыч, трогайся с места-то, что так-то сидеть.

Б О Л Ь Ш О В. Погоди, вот те подойдут — еще успеешь.

Л И П О Ч К А. Я, маменька, пойду разденусь.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Поди, дитятко, поди.

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Б О Л Ь Ш О В. Погоди раздеваться-то, — жених приедет.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Какой там еще жених, — полно дурачиться-то.

Б О Л Ь Ш О В. Погоди, Липа, жених приедет.

Л И П О Ч К А. Кто же это, тятенька? Знаю я его или нет?

Б О Л Ь Ш О В. А вот увидишь, так, может, и узнаешь.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ты его слушаешь, какой там еще шут приедет! Так язык чешет.

Б О Л Ь Ш О В. Говорят тебе, что приедет, так уж я, стало быть, знаю, что говорю.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Коли кто в самом деле приедет, так уж ты бы путем говорил, а то приедет, приедет, а бог знает, кто приедет. Вот всегда так.

Л И П О Ч К А. Ну, так я, маменька, останусь. (Подходит к зеркалу и смотрится, потом к отцу.) Тятенька!

Б О Л Ь Ш О В. Что тебе?

Л И П О Ч К А. Стыдно сказать, тятенька!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что за стыд, дурочка! Говори, коли что нужно.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Стыд не дым — глаза не выест.

Л И П О Ч К А. Нет, ей-богу, стыдно!

Эскиз грима Тишки к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Б О Л Ь Ш О В. Ну закройся, коли стыдно.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Шляпку, что ли, новую хочется?


Л И П О Ч К А. Вот и не угадали, вовсе не шляпку.


Б О Л Ь Ш О В. Так чего ж тебе?


Л И П О Ч К А. Выдти замуж за военного!

Эскиз декорации «Чайный стол у дивана» в доме Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

Б О Л Ь Ш О В. Эк ведь что вывезла!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Акстись, беспутная! Христос с тобой!


Л И П О Ч К А. Что ж, — ведь другие выходят же.


Б О Л Ь Ш О В. Ну и пускай их выходят, а ты сиди у моря да жди погодки.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да ты у меня и заикаться не смей! Я тебе и родительского благословенья не дам.

Явление четвёртое

Те же и Лазарь, Рисположенский и Фомииишна (у дверей)

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Здравствуйте, батюшка Самсон Силыч! Здравствуйте, матушка Аграфена Кондратьевна! Олимпиада Самсоновна, здравствуйте!


Б О Л Ь Ш О В. Здравствуй, братец, здравствуй! Садиться, милости просим! Садись и ты, Лазарь!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Закусить не угодно ли? А у меня закусочка приготовлена.


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Отчего ж, матушка, не закусить; я бы теперь рюмочку выпил.


Б О Л Ь Ш О В. А вот сейчас пойдём все вместе, а теперь пока побеседуем маненько.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Отчего ж и не побеседовать! Вот, золотые мои, слышала я, будто в газете напечатано, правда ли, нет ли, что другой Бонапарт народился*, и будто бы, золотые мои…

Б О Л Ь Ш О В. Бонапарт Бонапартом, а мы пуще всего надеемся на милосердие Божие; да и не об том теперь речь.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Так об чём же, яхонтовый?

Б О Л Ь Ш О В. А о том, что лета наши подвигаются преклонные, здоровье тоже ежеминутно прерывается, и един Создатель только ведает, что будет вперёд: то и положили мы ещё при жизни своей отдать в замужество единственную дочь нашу, и в рассуждении приданого тоже можем надеяться, что она не страмит* нашего капитала и происхождения, а равномерно и перед другими прочими.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ишь ведь, как сладко рассказывает, бралиянтовый.

Б О Л Ь Ш О В. А так как теперь дочь наша здесь налицо, и при всем том, будучи уверены в честном поведении и достаточности нашего будущего зятя, что для нас оченно чувствительно, в рассуждении Божеского благословения, то и назначаем его теперича в общем лицезрении. Липа, поди сюда.

Л И П О Ч К А. Что вам, тятенька, угодно?

Б О Л Ь Ш О В. Поди ко мне, не укушу, — небось. Ну, теперь ты, Лазарь, ползи.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Давно готов-с!

Б О Л Ь Ш О В. Ну, Липа, давай руку!

Л И П О Ч К А. Как, что это за вздор? С чего это вы выдумали?

Б О Л Ь Ш О В. Хуже, как силой возьму!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!*

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Господи, да что ж это такое?


Л И П О Ч К А. Не хочу, не хочу! Не пойду я за такого противного!


Ф О М И Н И Ш Н А. С нами крестная сила!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Видно, тятенька, не видать мне счастия на этом свете! Видно, не бывать-с по вашему желанию!


Б О Л Ь Ш О В (берет Липочку насильно за руку и Лазаря). Как же не бывать, коли я того хочу? На что ж я и отец, коли не приказывать? Даром, что ли, я её кормил?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Что ты! Что ты! Опомнись!

Б О Л Ь Ш О В. Знай сверчок свой шесток! Не твое дело! Ну, Липа! Вот тебе жених! Прошу любить да жаловать! Садитесь рядком да потолкуйте ладком — а там честным пирком да за свадебку.

Л И П О Ч К А. Как же, нужно мне очень с неучем сидеть! Вот оказия!

Б О Л Ь Ш О В. А не сядешь, так насильно посажу да заставлю жеманиться*.

Л И П О Ч К А. Где это видано, чтобы воспитанные барышни выходили за своих работников?

Б О Л Ь Ш О В. Молчи лучше! Велю, так и за дворника выдешь. (Молчание.)

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Вразуми, Аграфена Кондратьевна, что это за беда такая.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама, родная, затмилась, ровно чулан какой. И понять не могу, откуда это такое взялось?

Ф О М И Н И Ш Н А. Господи! Семой десяток живу, сколько свадьб праздновала, а такой скверности не видывала.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. За что ж вы это, душегубцы, девку-то опозорили?

Б О Л Ь Ш О В. Да, очень мне нужно слушать вашу фанаберию*. Захотел выдать дочь за приказчика, и поставлю на своём, и разговаривать не смей; я и знать никого не хочу. Вот теперь закусить пойдемте, а они пусть побалясничают, может быть и поладят как-нибудь.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пойдемте, Самсон Силыч, и я с вами для компании рюмочку выпью. А уж это, Аграфена Кондратьевна, первый долг, чтобы дети слушались родителей. Это не нами заведено, не нами и кончится.

Эскиз грима Фоминишны к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Встают и уходят все, кроме Липочки, Подхалюзина и Аграфены Кондратьевны.


Л И П О Ч К А. Да что же это, маменька, такое? Что я им, кухарка, что ли, досталась? (Плачет.)


П О Д Х А Л Ю З И Н. Маменька-с! Вам зятя такого, который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил, — окромя меня, не найтить-с.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да как это ты, батюшке?


П О Д Х А Л Ю З И Н. Маменька-с! В меня Бог вложил такое намерение, по тому самому-с, что другой вас, маменька-с, и знать не захочет, а я по гроб моей жизни (плачет) должен чувствовать-с.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, батюшко! Да как же это быть?


Б О Л Ь Ш О В (из двери). Жена, поди сюда!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сейчас, батюшко, сейчас!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал.


Аграфена Кондратьевна уходит.

Явление пятое

Липочка и Подхалюзин. Молчание.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Алимпияда Самсоновна-с! Алимпияда Самсоновна! Но, кажется, вы мною гнушаетесь! Скажите хоть одно слово-с! Позвольте вашу ручку поцеловать.


Л И П О Ч К А. Вы дурак необразованный!


П О Д Х А Л Ю З И Н. За что вы, Алимпияда Самсоновна, обижать изволите-с?


Л И П О Ч К А. Я вам один раз навсегда скажу, что не пойду я за вас, — не пойду.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Это как вам будет угодно-с! Насильно мил не будешь. Только я вам вот что доложу-с…


Л И П О Ч К А. Я вас слушать не хочу, отстаньте от меня! Как бы вы были учтивый кавалер: вы видите, что я ни за какие сокровища не хочу за вас идти, — вы бы должны отказаться.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, Алимпияда Самсоновна, изволите говорить: отказаться. Только если я откажусь, что потом будет-с?


Л И П О Ч К А. А то и будет, что я выйду за благородного.


П О Д Х А Л Ю З И Н. За благородного-с! Благородный-то без приданого не возьмет.


Л И П О Ч К А. Как без приданого? Что вы городите-то! Посмотрите-ко, какое у меня приданое-то, — в нос бросится.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Тряпки-то-с! Благородный тряпок-то не возьмет. Благородному-то деньги нужны-с.


Л И П О Ч К А. Что ж! Тятенька и денег даст!


Эскиз грима Подхалюзина к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Хорошо, как даст-с! А как дать-то нечего? Вы дел-то тятенькиных не знаете, а я их очен-но хорошо знаю: тятенька-то ваш банкрут-с.

Л И П О Ч К А. Как банкрут? А дом-то, а лавки?

П О Д Х А Л Ю З И Н. А дом-то и лавки — мои-с!

Л И П О Ч К А. Ваши?! Подите вы! Что вы меня дурачить хотите? Глупее себя нашли!

П О Д Х А Л Ю З И Н. А вот у нас законные документы есть! (Вынимает.)

Л И П О Ч К А. Так вы купили у тятеньки?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Купил-с!

Л И П О Ч К А. Где же вы денег взяли?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Денег! У нас, слава богу, денег-то побольше, чем у какого благородного.

Л И П О Ч К А. Что ж это такое со мной делают? Воспитывали, воспитывали, потом и обанкрутились!

Молчание.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, положим, Алимпияда Самсоновна, что вы выйдете и за благородного — да что ж в этом будет толку-с? Только одна слава, что барыня, а приятности никакой нет-с. Вы извольте рассудить-с: барыни-то часто сами на рынок пешком ходят-с. А если и выедут-то куда, так только слава, что четверня-то*, а хуже одной-с купеческой-то. Ей-богу, хуже-с. Одеваются тоже не больно пышно-с. А если за меня-то вы, Алимпняда Самсоновна, выйдете-с,

так первое слово: вы и дома-то будете в шелковых платьях ходить-с,

а в гости али в театр-с — окромя бархатных, и надевать не станем. В


Эскиз грима Липочки к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

рассуждении шляпок или салопов* — не будем смотреть на разные дворянские приличия, а наденем какую чудней! Лошадей заведем орловских*. (Молчание.) Если вы насчёт физиономии сумневаетесь, так это, как вам будет угодно-с, мы также и фрак* наденем да бороду обреем*, либо так подстрижем, по моде-с, это для нас всё одно-с.


Л И П О Ч К А. Да вы все перед свадьбой так говорите, а там и обманете.


П О Д Х А Л Ю З И Н. С места не сойти, Алимпияда Самсоновна! Анафемой* хочу быть, коли лгу! Да это что-с, Алимпияда Самсоновна, нешто мы в эдаком доме будем жить? В Каретном Ряду* купим-с, распишем как: на потолках это райских птиц нарисуем, сиренов*, капидонов разных — поглядеть только будут деньги давать.


Л И П О Ч К А. Нынче уж капидонов-то не рисуют.

«Чаепитие». Художник Б. М. Кустодиев.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так мы пукетами* пустим. (Молчание.) Было бы только с вашей стороны согласие, а то мне в жизни ничего не надобно. (Молчание.) Как я несчастлив в своей жизни, что не могу никаких комплиментов говорить.


Л И П О Ч К А. Для чего вы, Лазарь Елизарыч, по-французски не говорите?


П О Д Х А Л Ю З И Н. А для того, что нам не для чего. (Молчание.) Осчастливьте, Алимпияда Самсоновна, окажите эдакое благоволение-с. (Молчание.) Прикажите на колени стать.


Л И П О Ч К А. Станьте!


Подхалюзин становится.


Вот у вас какая жилетка скверная!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Эту я Тишке подарю-с, а себе на Кузнецком Мосту* закажу, только не погубите! (Молчание.) Что же, Алимпияда Самсоновна-с?

Л И П О Ч К А. Дайте подумать.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да об чём же думать-с?

Л И П О Ч К А. Как же можно не думать?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы не думамши.

Л И П О Ч К А. Знаете что, Лазарь Елизарыч!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что прикажете-с?

Л И П О Ч К А. Увезите меня потихоньку.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да зачем же потихоньку-с, когда так тятенька с маменькой согласны?

Л И П О Ч К А. Да так делают. Ну, а коли не хотите увезти, — так уж, пожалуй, и так.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Алимпияда Самсоновна! Позвольте ручку поцеловать! (Целует, потом вскакивает и подбегает к двери.) Тятенька-с!..

Л И П О Ч К А. Лазарь Елизарыч, Лазарь Елизарыч! Подите сюда!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вам угодно-с?

Л И П О Ч К А. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и уехала из дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.

Эскиз костюма Олимпиады Самсоновны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет-с, Алимпияда Самсоновна, не будет этого! Мы, Алимпияда Самсоновна, как только сыграем свадьбу, так перейдем в свой дом-с. А уж мы им-то командовать не дадим-с. Нет, уж теперь кончено-с! Будет-с с них — почудили на своём веку, теперь нам пора!


Л И П О Ч К А. Да вы такие робкие, Лазарь Елизарыч, вы не посмеете тятеньке ничего сказать, а с благородным-то они немного наговорили бы.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Оттого и робкий-с, что было дело подначальное — нельзя-с. Прекословить не смею. А как заживем своим домом, так никто нам не указ. А вот вы всё про благородных говорите. Да будет ли вас так любить благородный, как я буду любить? Благородный-то поутру на службе, а вечером по клубам шатается, а жена должна одна дома без всякого удовольствия сидеть. А смею ли я так поступать? Я всю жизнь должен стараться, как вам всякое удовольствие доставить.


Л И П О Ч К А. Так смотрите же, Лазарь Елизарыч, мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем все по моде, а они — как хотят.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж это как и водится-с.


Л И П О Ч К А. Ну, теперь зовите тятеньку. (Встает и охорашивается перед зеркалом.)


П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька-с! Тятенька-с! Маменька-с!..

Явление шестое

Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.

П О Д Х А Л Ю З И Н (идёт навстречу Самсону Силычу и бросается к нему в объятия). Алимпияда Самсоновна согласны-с!


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Бегу, батюшко, бегу.


Б О Л Ь Ш О В. Ну, вот и дело! То-то же. Я знаю, что делаю, уж не вам меня учить.


П О Д Х А Л Ю З И Н (к Аграфене Кондратьевне). Маменька-с! Позвольте ручку поцеловать.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Целуй, батюшко, обе чистые. Ах ты, дитятко, да как же это давеча-то так, а? Ей-богу! Что ж это такое? А уж я и не знала, как это дело и рассудить-то. Ах, ненаглядная ты моя!

«Смотрины». Художник С. Ю. Судейкин.

Л И П О Ч К А. Я совсем, маменька, не воображала, что Лазарь Елизарыч такой учтивый кавалер! А теперь вдруг вижу, что он гораздо почтительнее других.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Вот то-то же, дурочка! Уж отец тебе худа не пожелает. Ах ты, голубушка моя! Эка ведь притча-то, а? Ах, матушки вы мои! Что ж это такое? Фоминишна! Фоминишна!


Ф О М И Н И Ш Н А. Бегу, бегу, матушка, бегу. (Входит.)


Б О Л Ь Ш О В. Постой ты, таранта! Вот вы садитесь рядом, — а мы на вас посмотрим. Да подай-ко ты нам бутылочку шипучки*.


Подхалюзин и Липочка садятся.


Ф О М И Н И Ш Н А. Сейчас, батюшка, сейчас! (Уходит.)

Явление седьмое

Те же, Устинья Наумовна и Рисположенский.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Поздравь жениха-то с невестой, Устинья Наумовна! Вот Бог привёл на старости лет, дожили до радости.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да чем же поздравить-то вас, изумрудные? Сухая ложка рот дерет.


Б О Л Ь Ш О В. А вот мы тебе горлышко промочим.

Явление восьмое

Те же, Фоминишна и Тишка (с вином на подносе).

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Вот это дело другого рода. Ну, дай вам Бог жить да молодеть, толстеть да богатеть. (Пьет.) Горько, бралиянтовые!


Липочка и Лазарь целуются.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

Б О Л Ь Ш О В. Дай-ко я поздравлю. (Берёт бокал.)


Липочка и Лазарь встают.


Живите, как знаете, — свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так вот тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, я и так вами много доволен.

Б О Л Ь Ш О В. Что тут миловать-то! Свое добро, сам нажил. Кому хочу — тому и даю. Наливай еще!

Тишка наливает.


Да что тут разговаривать-то. На милость суда нет. Бери все, только нас со старухой корми да кредиторам заплати копеек по десяти.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с. Нешто я не чувствую? Свои люди — сочтёмся!

Б О Л Ь Ш О В. Говорят тебе, бери всё, да и кончено дело. И никто мне не указ! Заплати только кредиторам. Заплатишь?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, первый долг-с!

Б О Л Ь Ш О В. Только ты смотри — им много-то не давай. А то ты, чай, рад сдуру-то всё отдать.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж там, тятенька, как-нибудь сочтёмся. Помилуйте, свои люди.

Б О Л Ь Ш О В. То-то же! Ты им больше десяти копеек не давай. Будет с них… Ну, поцелуйтеся!

Липочка и Лазарь целуются.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ах, голубчики вы мои! Да как же это так? Совсем вот как полоумная.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А.

    Уж и где же это видано,

    Уж и где же это слыхано,

    Чтобы курочка бычка родила,

    Поросеночек яичко снес!


Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

Наливает, вина и подходит к Рисположенскому.

Рисположенский кланяется и отказывается.


Б О Л Ь Ш О В. Выпей, Сысой Псоич, на радости!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не могу, Самсон Силыч, — претит.

Б О Л Ь Ш О В. Полно ты! Выпей на радости.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ещё туда же, ломается!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Претит, Самсон Силыч! Ей-богу, претит. Вот я водочки рюмочку выпью! А это натура не принимает. Уж такая слабая комплекция.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ах ты, проволочная шея! Ишь ты — у него натура не принимает! Да давайте я ему за шиворот вылью, коли не выпьет.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Неприлично, Устинья Наумовна! Даме это неприлично. Самсон Силыч! Не могу-с! Разве бы я стал отказываться? Хе, хе, хе, да что ж я за дурак, чтобы я такое невежество сделал; видали мы людей-то, знаем, как жить; вот я от водочки никогда не откажусь, пожалуй, хоть теперь рюмочку выпью! А этого не могу — потому претит. А вы, Самсон Силыч, бесчинства не допускайте, обидеть недолго, а не хорошо.

Б О Л Ь Ш О В. Хорошенько его, Устинья Наумовна, хорошенько!

Рисположенский бежит.


У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (ставит, вино на стол). Врешь, купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его в угол и хватает за шиворот.)

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Караул!!


Все хохочут.


Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».

В каретах, запряжённых шестью лошадьми цугом (попарно), могли ездить только дворяне. Купцы не имели права иметь в упряжке больше одной пары лошадей.
Генеральская
Призрить (призреть) — дать приют и пропитание.
Шлафорк — халат.
Употчевать — хорошо угостить, хорошо накормить или напоить вволю, сверх меры.
Опояска — пояс, обычно из шнура или тесьмы.
Авантажный — употреблялось как выражение высокой оценки внешнего вида, поведения, жизни.
Мадама — здесь: хозяйка модного магазина, портниха-иностранка.
Конфузить — стыдить, смущаться.
Адмиральский час — выражение, возникшее при Петре I, когда заседания Адмиралтейств-коллегии заканчивалось в 11 часов утра, означало время выпить и закусить, время обеда.
Речь идет о племяннике Наполеона I, избранного в 1848 г. президентом Французской республики.
Не осрамит.
Юрьев день — 26 ноября, день, когда крестьяне имели право на переход от одного помещика к другому. Крестьянам такая возможность давала право выбора хорошего помещика. Многие этим пользовались, уходя от плохих помещиков. К Юрьеву дню крестьяне завершали сбор урожая, поэтому переход от одного помещика к другому был безболезненным для обоих. Но в 1590 году, при Борисе Годунове, это правило было отменено. Именно тогда то и появилась поговорка «Вот тебе бабушка и Юрьев день», означающая неожиданную напасть.
Жеманиться — кокетничать.
Фанаберия — кичливые рассуждения.
Речь идет о четвёрке лошадей, запряженной в экипаж, что говорило о благородном происхождении владельца.
Салоп — широкое женское тёплое пальто особого фасона, распространённого в мещанско-купеческой среде во 2-й половине XIX в. Широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами, скреплялась лентами или шнурами. Салопы шили из бархата, шелка, дорогого сукна; часто на подкладке, вате или меху (в основном куницы и соболя), с бархатными или меховыми отложными воротниками.
Орловские лошади — орловские рысаки, выведенные в конце XVIII в. на конном заводе графа А. Г. Орлова путем скрещивания верховых, главным образом арабских лошадей, с лошадьми других упряжных пород. Это уникальная порода, не имеющая аналогов в мире, считалась очень престижной.
Фрак — мужской вечерний костюм особого покроя, для официальных мероприятий, состоящий из пиджака, короткого спереди, с длинными узкими фалдами (полами) сзади, и брюк с атласными лампасами. В первой половине XIX в. фраки шили не только из тонкого сукна, но порой и из бархата, обычно синего, коричневого или зелёного цветов. Изначально чёрный цвет ассоциировался с трауром, и такой фрак надевали только для участия в траурных церемониях, предпочитая в повседневной и праздничной жизни надевать фраки других цветов.
Брадобритие, строгими мерами введённое Петром I, разрешившим носить бороды только духовенству и крестьянам, было враждебно встречено всеми ревнителями старины, особенно раскольниками. Эта враждебность долгое время сохранялась и в среде православного купечества, особенно в отсталых его слоях. Борода, как и русское платье, в старинном купечестве были признаком человека деловитого, почтенного. Однако купеческая молодежь брить бороду грехом не считала. Купеческие же дочки, получившие образование в пансионах, бородатыми женихами гнушались. Слово «борода» в устах чиновника, дворянина, презиравших купечество, стало синонимом купца и приобрело пренебрежительный оттенок.
Анафема — отлучение христианина, применяемое в качестве высшего церковного наказания за тяжкие прегрешения. В бытовом языке — проклятие, в русском просторечии употреблялось как бранное слово.
Каретный Ряд — улица в Москве, на которой с XVIII в. находились каретные и экипажные мастерские.
В этой фразе разбогатевшего приказчика неясно, о ком идет речь: о вещих птицах-сиренах (сиринах) или о морских сиренах, морских нимфах.
От слова «букет». Пукетовый — т. е. с рисунком букетами, цветами. «Пукетами пустим» — распишем цветами.
Кузнецкий Мост — одна из центральных улиц Москвы, где было много магазинов иностранных торговцев, большей частью французских, в которых продавались самые модные товары.
Шипучка — шампанское, газированное вино.
Действие четвёртое

В доме Подхалюзина богато меблированная гостиная.

Явление первое

Олимпиада Самсоновна сидит у окна в роскошном положении; на ней шелковая блуза, чепчик последнего фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом. Тишка за ним обдергивает и охорашивает.

Т И Ш К А. Ишь ты, как оно пригнато, в самый раз!

П О Д Х А Л Ю З И Н. А что, Тишка, похож я на француза? А? Да издали погляди!

Т И Ш К А. Две капли воды.

П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идтить-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Да вы, Лазарь Елизарыч, танцевать не умеете.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то — важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцевать.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского*.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же, Алимпияда Самсоновна-с! Надать купить, надать-с.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. А мне новую мантелью* принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники*.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же-с, непременно поедем-с; и в Парк* поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! Трубку!

Тишка уходит.


Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

(Садится подле Олимпиады Самсоновны.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! Пущай себе смотрят.

Молчание.


О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Что это вы, Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же! Помилуйте-с! С нашим удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Да что же вам сказать?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что-нибудь скажите — так, малость самую-с. Мне всё равно-с!

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Ком ву зет жоли.

П О Д Х А Л Ю З И Н. А это что такое-с?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Как вы милы!

П О Д Х А Л Ю З И Н (вскакивает со стула). Вот она у нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!

Входит Тишка с трубкой.


Т И Ш К А. Устинья Наумовна пришла.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Зачем её ещё черт принес!

Тишка уходит.


Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник Н. А. Высоцкий. 1956 г. Из фондов Музейного комплекса имени Ивана Яковлевича Словцова.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник Н. А. Высоцкий. 1956 г. Из фондов Музейного комплекса имени Ивана Яковлевича Словцова.
Явление второе

Те же и Устинья Наумовна.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Как живёте-можете, бралиянтовые?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вашими молитвами, Устинья Наумовна, вашими молитвами.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Ах, какой ты вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идёт. Рада не рада — нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али ещё осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Есть тот грех, Устинья Наумовна, есть тот грех!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. То-то же: какую я тебе сударушку подсдобила!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Много довольны, Устинья Наумовна, много довольны.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ещё б не доволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много еще модного-то напроказила?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Не так чтобы много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.

Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Известное дело, жемчужная, нельзя ж комиссару без штанов: хоть худенькие, да голубенькие. А каких же больше настряпала — шерстяных али шёлковых?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Разных — и шерстяных и шёлковых; да вот недавно креповое* с золотом сшила.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Сколько ж всего-то-навсего у тебя, изумрудная?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. А вот считай; подвенечное блондовое* на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом, — это семь; три атласных* да три грогроновых* — это тринадцать; гроденаплевых* да гродафриковых* семь — это двадцать; три марселиновых*, два муслинделиновых*, два шинероялевых* — много ли это? — три да четыре семь, да двадцать — двадцать семь; крепрашелевых* четыре — это тридцать одно. Ну там еще кисейных*, буфмуслиновых* да ситцевых* штук до двадцати; да там блуз* да капотов* — не то девять, не то десять. Да вот недавно из персидской* материи сшила.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ишь ты, бог с тобой, сколько нагородила. А ты поди-ко выбери мне какое пошире из гродафриковых.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию; пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. На какого мне жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на атласном, так и быть.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Ну и атласные тоже — как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень — понимаешь? А из крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.

Эскиз костюма Олимпиады Самсоновны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ну, давай трепрашельчатое! Твое взяло, бралиянтовая! Поди отпирай шкап.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Я сейчас, подожди немножко.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Подожду, золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.

Олимпиада Самсоновна уходит.


Что же это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как можно забыть-с, помним! (Вынимает, бумажник и даёт ей ассигнацию.)

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ж это такое, алмазный?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто целковых-с!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Как так сто целковых? Да ты мне полторы тысячи обещал.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ты мне полторы тысячи обещал.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Не жирно ли будет, неравно облопаетесь?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ж ты, курицын сын, шутить, что ли, со мной вздумал? Я, брат, и сама дама разухабистая.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да за что вам деньги-то давать? Диво бы за дело за какое!

Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. За дело ли, за безделье ли, а давай, — ты сам обещал!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что я обещал! Я обещал с Ивана Великого прыгнуть, коли женюсь на Алимпияде Самсоновне, — так и прыгать?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ж ты думаешь, я на тебя суда не найду? Велика важность, что ты купец второй гильдии, я сама на четырнадцатом классе сижу, какая ни на есть, все-таки чиновница*.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да хоть бы генеральша — мне все равно; я вас и знать-то не хочу, — вот и весь разговор.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Ан врешь не весь: ты мне еще соболий салоп обещал.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Соболий салоп. Что ты оглох, что ли?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Соболий-с! Хе, хе, хе…

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Да, соболий! Что ту смеешься-то, что горло-то пялишь!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще рылом не вышли-с в собольих-то салопах ходить!

Олимпиада Самсоновна выносит платье и отдает Устинье Наумовне.


Эскиз грима Подхалюзина к спектаклю «Свои люди - сочтемся». Государственного академический театр драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Эскиз декорации «Уголок комнаты» в доме Подхалюзиных к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

Явление третье

Те же и Олимпиада Самсоновна.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Что ж это вы в самом деле — ограбить меня, что ли, хотите?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабёж, а ступайте с богом, вот и всё тут.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уж ты гнать меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами, — сейчас видно: мещанская-то кровь!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! Скажите пожалуйста!

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. А коли так, я и смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не соглашусь! Кругом обегу тридцать вёрст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и то в эту улицу не заверну. Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в тартарары, коли меня здесь увидите!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы, тётенька, легонько; а то мы и за квартальным* пошлем.

У С Т И Н Ь Я   Н А У М О В Н А. Уж я вас, золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с званием-чином… Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)

Олимпиада Самсоновна. Художник П. М. Боклевский.

Из фондов Музея истории российской литературы им. В. И. Даля.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ишь ты, расходилась дворянская-то кровь! Ах ты, господи! Туда же чиновница! Вот пословица-то говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах ты, господи! Вот и смотри на неё, дама какая!


О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Охота вам была, Лазарь Елизарыч, с ней связываться!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, совсем несообразная женщина!


О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А (глядит в окно) Никак тятеньку из ямы выпустили — посмотрите, Лазарь Елизарыч!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, нет-с: из ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, его в конкурс выписывали*, так отпросился домой… Маменька-с! Аграфена Кондратьевна! Тятенька идет-с!

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

Явление четвёртое

Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Где он? Где он?! Родные вы мои, голубчики вы мои!

Целуются.


П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, здравствуйте, наше почтение!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!

Б О Л Ь Ш О В. Полно, жена, перестань!

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Что это вы, маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.

Б О Л Ь Ш О В. Оно точно, дочка, не бог знает что, а все-таки отец твой в яме сидит.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, сидят и лучше нас с вами.

Б О Л Ь Ш О В. Сидят-то сидят, да каково сидеть-то! Каково по улице-то идти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И лица-то нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, тятенька, Бог милостив! Всё перемелется — мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?

Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.

Б О Л Ь Ш О В. Да что: на сделку согласны. Что, говорят, тянуть-то, — ещё возьмешь ли, нет ли, а ты что-нибудь чистыми дай, да и бог с тобой.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же не дать-с! Надать дать-с! А много ли, тятенька, просят?

Б О Л Ь Ш О В. Просят-то двадцать пять копеек.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Это, тятенька, много-с!

Б О Л Ь Ш О В. И сам, брат, знаю, что много, да что ж делать-то? Меньше не берут.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы десять копеек, так бы ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные расходы.

Б О Л Ь Ш О В. Я так-то говорил, да и слышать не хотят.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Зазнались больно! А не хотят они осемь копеек в пять лет?

Б О Л Ь Ш О В. Что ж, Лазарь, придется и двадцать пять дать, ведь мы сами прежде так предлагали.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же, тятенька-с! Ведь вы тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами рассудите: по двадцати пяти копеек денег много. Вам, тятенька, закусить чего не угодно ли-с? Маменька! Прикажите водочки подать да велите самоварчик поставить, уж и мы, для компании, выпьем-с. — А двадцать пять копеек много-с!

Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сейчас, батюшка, сейчас! (Уходит.)

Б О Л Ь Ш О В. Да что ты мне толкуешь-то: я и сам знаю, что много, да как же быть-то? Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог* переместят: так рад будешь и полтину дать. От одного страма-то не знаешь, куда спрятаться.

Аграфена Кондратьевна с водкой; Тишка сносит закуску и уходит.


А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой! Кушай, батюшко, кушай! Чай, тебя там голодом изморили!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Кушайте, тятенька! Не взыщите, чем Бог послал!

Б О Л Ь Ш О В. Спасибо, Лазарь! Спасибо! (Пьёт.) Пей-ко сам.

П О Д Х А Л Ю З И Н. За ваше здоровье! (Пьёт.) Маменька! Не угодно ли-с? Сделайте одолжение!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшко, до того ли мне теперь! Эдакое божеское попущение! Ах ты, господи боже мой! Ах ты, голубчик ты мой!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, маменька, Бог милостив, как-нибудь отделаемся! Не вдруг-с!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Дай-то Господи! А то уж и я-то, на него глядя, вся измаялась.

Б О Л Ь Ш О В. Ну, как же, Лазарь?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять копеечек, извольте, дам-с, как говорили.

Б О Л Ь Ш О В. А пятнадцать-то где же я возьму? Не из рогожи ж мне их шить.

Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Я, тятенька, не могу-с. Видит Бог, не могу-с!

Б О Л Ь Ш О В. Что ты, Лазарь, что ты! Да куда ж ты деньги-то дел?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы извольте рассудить: я вот торговлей завожусь, домишко отделал. Да выкушайте чего-нибудь, тятенька! Вот хоть мадерцы*, что ли-с! Маменька! Попотчуйте тятеньку.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, Самсон Силыч! Кушай! Я тебе, батюшко, пуншик* налью!

Б О Л Ь Ш О В (пьет). Выручайте, детушки, выручайте!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, тятенька, изволите говорить, куда я деньги дел? Как же-с? Рассудите сами: торговать начинаем, известное дело, без капитала нельзя-с, взяться нечем; вот домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое. Сами извольте рассудить! Об детях подумать надо.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, нельзя же нам самим ни при чём остаться. Ведь мы не мещане какие-нибудь.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, тятенька, извольте рассудить: нынче без капитала нельзя-с, без капитала-то немного наторгуешь.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила — свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?

Б О Л Ь Ш О В. Что вы! Что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро. Люди ли вы?..

Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Известное дело, тятенька, люди, а не звери же.

Б О Л Ь Ш О В. Лазарь! Да ты вспомни те, ведь я тебе все отдал, все дочиста; вот что себе оставил, видишь! Ведь я тебя мальчишкой в дом взял, подлец ты бесчувственный! Поил, кормил вместо отца родного, в люди вывел. А видел ли я от тебя благодарность какую? Видел ли? Вспомни то, Лазарь, сколько раз я замечал, что ты на руку не чист! Что ж? Я ведь не прогнал тебя, как скота какого, не ославил на весь город. Я тебя сделал главным приказчиком, тебе я все свое состояние отдал, да тебе же, Лазарь, я отдал и дочь-то своими руками. А не случись со мною этого попущения, ты бы на нее и глядеть-то не смел.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, я всё это очень хорошо чувствую-с!

Б О Л Ь Ш О В. Чувствуешь ты! Ты бы должен все отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить. Да не прошу я этого, не надо мне; ты заплати за меня только, что теперь следует.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего бы не заплатить-с, да просят цену, которую совсем несообразную.

Б О Л Ь Ш О В. Да разве я прошу! Я из-за каждой вашей копейки просил, просил, в ноги кланялся, да что же мне делать, когда не хотят уступить ничего?

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Мы, тятенька, сказали вам, что больше десяти копеек дать не можем, — и толковать об этом нечего.

Б О Л Ь Ш О В. Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый чёрт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный мост* да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.

Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.


Все молчат. Большов пьёт.


А вы подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне Ильинка-то* теперь за сто верст покажется. Вы подумайте только, каково по Ильинке-то идти. Это все равно, что грешную душу дьяволы, прости господи, по мытарствам тащат. А там мимо Иверской*, как мне взглянуть-то на нее, на матушку?.. Знаешь, Лазарь, Иуда — ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было? А там присутственные места*, уголовная палата*… Ведь я злостный — умышленный… ведь меня в Сибирь сошлют. Господи!.. Коли так не дадите денег, дайте Христа ради! (Плачет.)

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, что вы, тятенька? Полноте! Бог милостив! Что это вы? Поправим как-нибудь. Всё в наших руках!

Б О Л Ь Ш О В. Денег надо, Лазарь, денег. Больше нечем поправить. Либо денег, либо в Сибирь.

П О Д Х А Л Ю З И Н. И денег дадим-с, только бы отвязались! Я, так и быть, еще пять копеечек прибавлю.

Б О Л Ь Ш О В. Эки года! Есть ли в вас христианство? Двадцать пять копеек надо, Лазарь!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, это, тятенька, много-с, ей-богу много!

Б О Л Ь Ш О В. Змеи вы подколодные! (Опускается головой на стол.)

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Варвар ты, варвар! Разбойник ты эдакой! Нет тебе моего благословения! Иссохнешь ведь и с деньгами-то, иссохнешь, не доживя веку. Разбойник ты, эдакой разбойник!

Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Полноте, маменька, бога-то гневить! Что это вы клянете нас, не разобрамши дела-то! Вы видите, тятенька захмелел маненько, а вы уж и на-поди.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Уж вы, маменька, молчали бы лучше! А то вы рады проклять в треисподнюю. Знаю я: вас на это станет. За то вам, должно быть, и других детей-то Бог не дал.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама ты молчи, беспутная! И одну-то тебя Бог в наказание послал.

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. У вас все беспутные — вы одни хороши. На себя-то посмотрели бы, только что понедельничаете*, а то дня не пройдет, чтоб не облаять кого-нибудь.

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ишь ты! Ишь ты! Ах-ах-ах!.. Да я прокляну тебя на всех соборах!

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Проклинайте, пожалуй!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да! Вот как! Умрёшь, не сгниешь! Да!..

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Очень нужно!

Б О Л Ь Ш О В (встаёт). Ну, прощайте, дети.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, тятенька, посидите! Надобно же как-нибудь дело-то кончить!

Б О Л Ь Ш О В. Да что кончать-то? Уж я вижу, что дело-то кончено. Сама себя раба бьёт, коли не чисто жнёт! Ты уж не плати за меня ничего: пусть что хотят со мной, то и делают. Прощайте, пора мне!

Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Прощайте, тятенька! Бог милостив — как-нибудь обойдётся!

Б О Л Ь Ш О В. Прощай, жена!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Прощай, батюшко Самсон Силыч! Когда к вам в яму-то пущают?

Б О Л Ь Ш О В. Не знаю!

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я наведаюсь: а то умрешь тут, не видамши-то тебя.

Б О Л Ь Ш О В. Прощай, дочка! Прощайте, Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски. По гуляньям это, по балам — дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна, что есть клетки с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит с Аграфеной Кондратьевной.)

П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Алимпияда Самсоновна-с! Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с! Нешто поехать самому поторговаться с кредиторами! Аль не надо-с? Он-то сам лучше их разжалобит. А? Аль ехать? Поеду-с! Тишка!

О Л И М П И А Д А   С А М С О Н О В Н А. Как хотите, так и делайте — ваше дело.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Тишка!

Входит.


Подай старый сертук, которого хуже нет.

Тишка уходит.


А то подумают; богат, должно быть, в те поры и не сговоришь.

Большов с женой у Подхалюзина и Олимпиады Самсоновны. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».

Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

Явление пятое

Те же, Рисположенский и Аграфена Кондратьевна.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Вы, матушка, Аграфена Кондратьевна, огурчиков еще не изволили солить?

А Г Р А Ф Е Н А    К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Нет, батюшко! Какие теперь огурчики! До того ли уж мне? А вы посолили?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же, матушка, посолили. Дороги нынче очень; говорят, морозом хватило. Лазарь Елизарыч, батюшка, здравствуйте. Это водочка? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.

Аграфена Кондратьевна уходит с Олимпиадой Самсоновной.


П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем это вы к дам пожаловали, не слыхать ли?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе!.. Какой вы шут-с-ник, Лазарь Елизарыч! Известное дело, за чем!

П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем бы это, желательно знать-с?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. За деньгами, Лазарь Елизарыч, за деньгами! Кто за чем, а я все за деньгами!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж вы за деньгами-то больно часто ходите.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да как же не ходить-то, Лазарь Елизарыч, когда вы по пяти целковых даете. Ведь у меня семейство.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, вам не по сту* же давать.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А уж отдали бы зараз, так я бы к вам и не ходил.

П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вы ни уха, ни рыла не смыслите, а ещё хапанцы* берете. За что вам давать-то!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за что? — Сами обещали!

Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Сами обещали! Ведь давали тебе — попользовался, ну и будет, пора честь знать.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как пора честь знать? Да вы мне ещё тысячи полторы должны.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Должны! Тоже должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за мошенничество? За труды, а не за мошенничество!

П О Д Х А Л Ю З И Н. За труды!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, да там за что бы то ни было, а давайте деньги, а то документ.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с? Документ! Нет, уж это после придите.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так что ж, ты меня грабить что ли, хочешь с малыми детьми?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабеж! А ведь возьми еще пять целковых, да и ступай с богом.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься!

Тишка входит.


П О Д Х А Л Ю З И Н. А что же ты со мной сделаешь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Язык-то у меня некупленый.


Эскиз грима Рисположенского к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж ты, лизать, что ли, меня хочешь?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, не лизать, а добрым людям рассказывать.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Об чем рассказывать-то, купоросная душа! Да кто тебе поверит-то ещё?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Кто поверит? Погляди-тко ты на себя.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит? Кто поверит? А вот увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои, да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит меня, разбойник, грабит! Нет, ты погоди! Ты увидишь! Грабить не приказано!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что увидать-то?

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот что увидишь! Постой еще, постой, постой! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Погоди!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Погоди да погоди! Уж я и так ждал довольно. Ты полно пужать-то: не страшно.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты думаешь, мне никто не поверит? Не поверит? Ну, пускай обижают! Я… я вот что сделаю: почтеннейшая публика!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ты! Что ты! Очнись!

Т И Ш К А. Ишь ты, с пьяных-то глаз куда лезет!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой!.. Почтеннейшая публика! Жена, четверо детей — вот сапоги худые!..

Зарисовка В. Н. Рудина в роли Рисположенского в спектакле «Свои люди - сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник И. И. Мексин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Все врет-с! Самый пустой человек-с! Полно ты, полно… Ты прежде на себя-то посмотри, ну куда ты лезешь!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пусти! Тестя обокрал! И меня грабит… Жена, четверо детей, сапоги худые!

Т И Ш К А. Подметки подкинуть можно!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты что? Ты такой же грабитель!

Т И Ш К А. Ничего-с, проехали!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах! Ну, что ты мораль-то эдакую пущаешь!

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ты погоди! Я тебе припомню! Я тебя в Сибирь упеку!

П О Д Х А Л Ю З И Н. Не верьте, все врет-с! Так-с, самый пустой человек-с, внимания не стоящий! Эх, братец, какой ты безобразный! Ну, не знал я тебя — ни за какие бы благополучия и связываться не стал.

Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что, взял, а! Что, взял! Вот тебе, собака! Ну, теперь подавись моими деньгами, чёрт с тобой! (Уходит.)

П О Д Х А Л Ю З И Н. Какой горячий-с! (К публике.) Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врёт. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем, милости просим! Малого ребенка пришлете — в луковице не обочтём.

Сысой Псоич Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.

Эскиз фрагмента занавеса к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Алтайского краевого театра драмы им. В. М. Шукшина. 2000 г. Художник О. Г. Смагина. Из фондов Музея истории литературы, искусства и культуры Алтая.

Арбатский — владелец известной экипажной мастерской в Москве. Экипажи его работы славились элегантностью и прочностью.
Мателья (мантилийка, мантилья) — короткая, не доходящая до колен, накидка без рукавов. Модный предмет женского гардероба.
Сокольники — ближайшая в Москве дачная местность (ныне находится в черте города). Название свое получила от сокольников, обучавших на Соколином дворе соколов для царской охоты XVI–XVII вв. Обширный Сокольничий парк с начала XIX в. стала излюбленным местом гулянья москвичей. Особенно многолюдным гулянье бывало 1-го мая, на котором московские богачи щеголяли своими лошадьми и экипажами. В продолжении летнего сезона «лучшее общество», оставшееся на лето в Москве, считало своим долгом бывать на гулянии в Сокольниках по пятницам.
Имеется в виду Петровский парк — одно из ближайших и излюбленных публикой мест загородных гуляний, где царили очень вольные нравы. Парк был разбит в 1831 г., а в центре его был устроен Летний театр. Одним из мест гуляний был знаменитый ресторан «Яр», находящийся в Петровском парке.
Креп в переводе с французского (crêpe) и латинского (crispus) языков означает шероховатый, волнистый. Это группа тканей, в основном шёлковых, с особым креповым эффектом и видимой рельефной поверхностью. Все креповые ткани имеют выраженную зернистую структуру. Эту зернистость легко определить визуально и тактильно, она шероховатая на ощупь. Платья из них прекрасно драпировались и почти не мялись, а цвет имели насыщенный, устойчивый к выцветанию. При всей своей плотности и тонкости, платья из креповых тканей были довольно тяжелыми.
Блонды — род шёлковых кружев желтоватого цвета.
Атласная ткань — плотная шелковая или полушелковая ткань, обладающая гладкой лицевой поверхностью с характерным блеском. В XIX в. это была дорогая ткань, поэтому не все могли себе позволить приобрести это роскошное полотно. Гладкость и блеск платья из атласной ткани — беспроигрышный вариант для нарядных изделий на выход. Его выбирают для пошива вечерних платьев, праздничных юбок, свадебных нарядов и костюмов. Часто применялась для пошива красивых подкладок, подходящих для пальто или плаща, для элегантных аксессуаров: галстуков, шляп, перчаток.
Грогрон (гро-гро) — дорогая высококачественная гладкокрашеная шёлковая ткань в XIX в. «Гро» (фр. gros) в составных названиях тканей означал наличие в них шёлка. В XIX веке существовало достаточно много видов шёлковых тканей с «гро» в названии, например: гродафрик («африканский»), гроденапль («неаполитанский»), гродетур («турский»), гродерьен, гродешин («китайский»), гробарре, гродеберлен («берлинский»), гродефлоранс («флорентийский»). В большинстве случаев различия между всеми этими «гро» были невелики и обуславливались маркетинговыми стратегиями торговцев. В газете «Молва» в 1831 году писали: «Шёлковые ткани для шляпок переменили несколько названий: летний гро, восточный гро, ост-индский гро, в существе своём одна и та же материя, известная под названием гроденапль». Тем не менее, некоторые шелка типа гро отличались характером орнамента, цветом, шириной полотна. На грогрон, прослывший самой дорогой из гро-тканей, отбирали только самое лучшее шёлковое сырье — крупные неповреждённые коконы шелковичного червя, дающие самую длинную шёлковую нить. Благодаря высокому качеству сырья и очень плотному кручению пряжи грогрон был значительно легче по весу других сортов шёлковых тканей. Одежда из грогрона однозначно говорила о благосостоянии её владелицы.
Грандепаль (фр. gros de Naples — «шёлк из Неаполя») — плотная гладкокрашеная шёлковая ткань. В России гроденапль обрёл особую популярность в первой трети XIX в., из него кроили отделку на дамские платья и зимние капоты для прогулок в экипажах и даже лёгкую изящную женскую обувь. Из плотного гроденапля, помимо одежды, производили также дамские шляпки и мужские цилиндры.
Гродафрик (gros d'Afrique —«африканский шёлк») — шёлковая ткань с крупными растительными узорами. Чуть шероховатый гродафрик, ткавшийся из нитей разной длины, был более доступным и шел не только на одежду, но и на обивку мебели. В журнале «Молва» в 1831 году о нём писали: «Он весьма красив по разнообразиию узоров и цветов».
Марселиновая ткань — тонкая, но очень плотная и прочная, как правило, одноцветная ткань, сделанная из шерстяной или шëлковой пряжи, одна из разновидностей тафты. Материал широко и активно использовался в пошиве платьев, штор, домашнего текстиля. Впервые марселин стали производить во Франции, в Марселе. Его производство было дорогим, поэтому такое платье указывало на благосостояние владелицы. Обычно эту мягкую ткань выпускали одноцветной, но бывала она и с цветочными узорами. Ко времени действия пьесы марселин уже выходил из моды.
В начале XIX века платья из муслина — тонкой ткани, название которой происходит от города Мосул, — особенно белые, были безумно модными.При изготовлении муслина могли использовать разную пряжу – и хлопок, и шерсть, и лён и шёлк. Муслинделин – это разновидность муслина. Ткань шерстяная, тонкая, немного рыхлая. Два муслинделиновых платья Олимпиады Самсоновны – относительно скромные, дневные, с длинными рукавами. Они могли быть и гладкими, и с набивным рисунком. Несмотря на относительную простоту, муслинделин был хорош: благодаря своей мягкости он драпировался красивыми складками, что немаловажно в эпоху широких юбок. Он хорошо подходил для популярной отделки платьев — всевозможных оборок, узеньких рюш и широких воланов. Эта ткань хорошо впитывала влагу и была приятна на ощупь.
Шинерояль и всевозможные «шине» — это ткани, где яркий узор выглядит немного размытым. А само слово произошло от фр. «Chine» («Китай»). Такая ткань могла быть как шерстяной, так и хлопковой. Реклама 1851 года гласила: «Платья шине, затканныя и пестрыя для утренних и вечерних выездов». И шинерояль, — это «королевский шине». Близок по пластическим свойствам к кисие.
Крепрашелевая ткань, входящая в группа креповых тканей, в основном шёлковых, с особой рельефной поверхностью, была золотисто бежевого цвета и ассоциировалась с актрисами.
Кисея – вид хлопчатобумажной ткани, легкой, просвечивающей и тонкой. Из нее шили легкие наряды, кисейные платья, практически невесомые, как для домашнего обихода, так и для торжественных случаев. В XIX в. изготавливалась цветной, узорчатой и покрывалась вышитыми орнаментами.
Буфмуслин (от фр. bouffe-mousseline) — тончайшая ткань из хлопчатобумажных нитей, разновидность кисеи. Из этого нежного и изысканного материала шили женские платья в период с XVII и до середины XIX в. Из этой тонкой полупрозрачной ткани изготавливали утреннюю домашнюю одежду — кофты-матине, пеньюары, чепчики. Их также отделывали ручной вышивкой. А «платья на выход» из кисеи и буфмуслина, обязательно на плотном чехле носили только совсем юные девушки.
Ситец — лёгкая хлопчатобумажная гладкоокрашенная или набивная ткань полотняного переплетения. Ситец пользовался огромной популярностью в России, в том числе и в купеческой среде XIX в. : яркие расцветки, относительная дешевизна ткани, легкость, плотность и прочность полотна — позволяли шить не только одежду, но и широко использовать этот материал в домашнем обиходе и интерьере.
Блуза — верхняя часть костюма свободного кроя с рукавами. Блуза чаще всего была элементом домашнего костюма, могла одеваться под сарафан, капот.
Капот — женская верхняя одежда широкого покроя для домашнего употребления.
Персидская материя — сорт пестрой льняной материи.
Устинья Наумовна гордо называет себя чиновницей 14-го ранга, имя в виду, что она жена коллежского регистратора —низшего гражданского чина в России.
Квартальный надзиратель или просто квартальный — с 1782 года до середины XIX века должностное лицо городской полиции в Российской империи. Надзирал за порядком в определённом квартале города.
Конкурс — собрание заимодавцев для рассмотрения дел несостоятельного должника. В конкурс поступало всё имущество должника для распределения между заимодавцами. В конкурсе, кроме лиц, избранных заимодавцами из своей среды, принимали участие приглашённые адвокаты, канцелярские работники и проч., что требовало конкурсных расходов. «В конкурс выписывали» — вызывали из долговой тюрьмы в собрание заимодавцев.
Острог — тюрьма.
Мадера — креплёное вино, которое производится на португальском острове Мадейра. В XVIII и XIX веках одним из основных импортёров мадеры выступала Российская империя. Потребители ценили мадеру за предельную неприхотливость в отношении условий хранения и транспортировки. Ценилось также то обстоятельство, что только это вино способно сохранять свои потребительские свойства в течение многих месяцев после вскрытия бутылки. Под мадерой так же понималось дешёвые российские подделки под дорогое заграничное вино. иногда мадеру «заправляли её беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки». (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: в 23 т. Т. 7. кн.1. Москва, 2012. С. 72).
Пуншик, пунш — алкогольный напиток из рома, вскипяченного с сахаром, водой и фруктовыми добавками.
Каменный мост — Большой Каменный мост через Москва-реку вблизи Кремля.
Ильинка — одна из главных торговых улиц Москвы.
Иверская — часовня с иконой Иверской Божьей Матери у Воскресенских ворот в Москве.
Присутственное место — название правительственного учреждения.
Уголовная палата — палата уголовного суда, высшая судебная инстанция.
Понедельничать — соблюдать пост и в понедельник, помимо среды и пятницы (дней, установленных для этого православной церковью).
Сто
Хапницы — взятки (от хапать — брать).
  • Текст публикуется по изданию: Островский А. Н. Полное собрание сочинений и писем: в 18 т. / редкол. : И. А. Овчинина (гл. ред.) и др. Т. 1. Сочинения. 1843-1854. /ред. тома Ю. В. Лебедев, И. А. Овчинина, В. В. Тихомиров. Кострома: Костромаиздат, 2018. — С. 45 - 112.

  • Портреты действующих лиц пьесы взяты из иллюстраций художника П. М. Боклевского.

  • Комментарии к тексту по материалам «Словаря к пьесам А. Н. Островского» Н. С. Ашукина, С. И. Ожегова, В. А. Филиппова (Москва: ВЕСТА, 1993. 248 с.).
О   ПЬЕСЕ

«Ваш "Банкрут" — купеческое "Горе от ума" или точнее сказать: купеческие "Мертвые души"»*
А. Ф. Писемский
«Это наш русский "Тартюф", и он не уступит своему старшему брату в достоинстве правды, силы и энергии. Ура! у нас рождается своя театральная литература»*
Е. П. Ростопчина
Из письма Е. П. Ростопчиной к М. П. Погодину // Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Т. 9. Петербург, 1890. С. 69.
Из письма А. Ф. Писемского к А. Н. Островскому // А. Ф. Писемский. Материалы и исследования. Москва-Ленинград, 1936. С. 26.
История публикаций
Комедия в четырёх действиях написана в 1849 году и много раз переименовывалась: изначально названная «Несостоятельный должник», она затем была переименована в «Банкрота» и «Банкрута, или Свои люди — сочтёмся» и даже в «Зачем пойдешь, то и найдешь».

Первое публичное чтение пьесы состоялось 3 декабря 1849 года в доме профессора русской истории, издателя и редактор журнала «Москвитянин» Михаила Петровича Погодина, где среди присутствовавших находился Николай Гоголь. Погодин был восхищен пьесой и предложил её опубликовать: впервые комедия была напечатана на следующий год в мартовском номере журнала «Москвитянин».* Почти одновременно с этим пьеса вышла и отдельным изданием в Московской Университетской типографии.

Запрет на театральные постановки обусловил появление новой редакции, где учитывались все цензорские правки, а сама пьеса заканчивалась торжеством справедливости. Впервые вторая редакция комедии была опубликована в собрании сочинений, изданном Г. А. Кушелевым-Безбородко в 1859 г.*

Оригинальный текст комедии (с незначительными изменениями) был напечатан лишь в собрании сочинений Островского под редакцией Н. Г. Мартынова в 1885 г.*

Титульный лист первого отдельного издания комедии «Свои люди — сочтемся».

Москвитянин. 1850. Т. 2. № 6 (март). С. 33–136.
Сочинения А. Островского. Т.1–2. Санкт-Петербург: Изд. гр. Г. А. Кушелёва-Безбородко, 1859.
Полное собрание сочинений А. Н. Островского в Санкт-Петербург: Изд. Н. Г. Мартынова, 1885.
Цензурная история

«Самым гибельным следствием настоящей драматической цензуры для репертуара я считаю страх запрещения пьесы... Чтобы только иметь надежду видеть свои произведения на сцене, волей-неволей гонишь из головы серьезные, жизненные идеи, выбираешь задачи пообщее, сюжеты помельче, характеры побледнее. Можно сказать с полною уверенностию, что страх запрещения должно считать главной причиной бесцветности нашего репертуара»*

А. Н. Островский




«Напрасно печатано, играть же запретить.

Автора иметь под присмотром»*

Николай I
из статьи «Обстоятельства, препятствующие развитию драматического искусства в России».
Резолюция Николая I на решении цензурной комиссии о запрещении пьесы и докладе III Отделения о личности автора.
Каждое произведение перед постановкой должно было получить одобрение особой драматической цензуры. Сложный путь до сцены выпал на долю комедии «Свои люди — сочтёмся».

Заглавие пьесы несколько раз менялось «Несостоятельный должник», «Банкрот», «Банкрут, или Свои люди — сочтёмся» и даже «За чем пойдешь, то и найдёшь». Материалом для сюжета стали истории банкротства богатых купцов, известные Островскому из судебной практики.

Осенью 1849 года Островский послал комедию в драматическую цензуру, отзыв цензора М. А. Гедеонова был нелицеприятен: «Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчики и сваха, отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны, вся пьеса обидна для русского купечества». 23 ноября 1849 года пьеса была запрещен к представлению.

Но популярность произведения в московском обществе росла с каждым днем: всю зиму П. М. Садовский, М. С. Щепкин и сам автор почти ежедневно устраивали читки пьесы.

Благодаря влиятельным связям редактора «Москвитянина» удалось обойти строгие цензурные придирки и напечатать комедию в мартовском номере журнала 1850 года.


Титульный лист пьесы с цензурным запрещением от 23 ноября 1849 г. Из фондов СПбГТБ.


Титульный лист пьесы с цензурным запрещением от 20 января 1859 г. Из фондов СПбГТБ.

Через несколько дней, опомнившись, цензура опять решила рассмотреть пьесу и, после горячих обсуждений, не найдя «ничего противного Цензурному уставу и нравственности», комиссия все же решила запретить её и к постановке, и к переизданию, а за молодым автором, на всякий случай, установить негласный надзор.

Николай I, согласясь с мнением комитета собственноручно начертал: «Совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить».

В 1858 году, готовя первое собрание своих сочинений, Островский послал в цензуру «изуродованное, но всё-таки дорогое сердцу, детище»: комедия была названа «За чем пойдешь, то и найдёшь», а в конце к Подхалюзину приходил квартальный, дабы наказать порок. Но, по мнению театральной цензуры «пьеса сохранила свой мрачный характер» и 20 января 1859 года она вновь была запрещена для постановки.


Лишь в декабре 1860 г. удалось добиться разрешения и то только «имея ввиду крайнюю бедность русской литературы».
В январе 1861 года состоялась долгожданная премьера в Александринском и Малом театрах. Восторгам публики не было конца, Островского вынесли без шубы из театра на руках, намереваясь нести так до дома, и только 20 градусный мороз не дал этого сделать. По воспоминаниям современников, толпа зрителей в несколько сот человек бежала за санями по сугробам Замоскворечья, провожая драматурга.

А комедия в её первой редакции увидела свет рампы лишь в 1881 году…
Явление шестое
(игравшееся до 1881 года по настоянию цензуры)

Те же и квартальный

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Вы купец Подхалюзин?

П О Д Х А Л Ю З И Н. Хоша бы и я-с.

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. По предписанию начальства, я должен вас представить к следственному приставу по делу о скрытии имущества несостоятельного купца Большова.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Покорнейше прошу садится! Водочки не угодно ли?

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й . Нет, мне некогда. Извольте собираться, нас ждут.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Да ведь, я думаю, можно и подождать-с?

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Нельзя-с.

П О Д Х А Л Ю З И Н. А я думаю, что можно-с. Вы, должно быть, ещё здесь внове, не все порядки знаете. А вы будте довольно деликатны!

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Я действую по приказанию начальства.

П О Д Х А Л Ю З И Н. Мы обыватели хорошие, вы нами не брезгайте, мы свое дело помним, по силе возможности. Пожалуйте, ваше благородие, ко мне в кабинет на пару слов. (Манит рукой.)

К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. Вы не извольте беспокоиться, это совсем лишнее.

Эскиз костюма Квартального. Художник А. А. Арапов. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.

П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы отрапартуйте, что в случае моей болезни...


К В А Р Т А Л Ь Н Ы Й. В случае болезни есть больница при остроге!


П О Д Х А Л Ю З И Н. При остроге-с? (Чешет затылок, потом подходит к Рисположенскому). Ну, барин, выручай из беды — озолочу!


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Не надо мне ничего! Провались ты и с деньгами! Теперь отольются тебе мои слезы; прогуляешься в Сибирь!


П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж будто и в Сибирь?


Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А ты думал как? Закон-то прямой. Поделом вору и мука.


П О Д Х А Л Ю З И Н (стоит несколько времени задумавшись). А в Сибирь, так в Сибирь! Что ж такое! И в Сибири люди живут. Да ведь и тебе не уйтить! (Берет шляпу) Я готов-с!

Сценическая история

«Едва опустился занавес, как единодушный крик зрителей, сопровождаемый дружными залпами рукоплесканий, стал требовать автора, который был вызван три раза».*

М. Н. Лонгинов
«Молодежь вынесла Островского на руках, без шубы, в двадцать градусов мороза, на улицу, намереваясь таким образом донести его до квартиры, и когда более благоразумным удалось накинуть ему на плечи шубу и усадить в сани, толпа в несколько сот человек различного пола и возраста направилась по сугробам снега к дому автора».*
В. А. Герценштейн
Лонгинов М. Н. «Свои люди — сочтемся» // Русский вестник. 1861. №2.
Гнрценштейн В. А. Из «Писем о былом и пережитом» // А. Н. Островский в воспоминаниях современников. Москва, 1966. С. 178.
Запрещение комедии для сцены держалось более 10 лет и все эти годы делались попытки добиться её разрешения, поставить комедию силами любителей или даже сыграть в обход запрещению. В некоторых любительских постановках принимал участие и сам А. Н. Островский.
Многие провинциальные театры безуспешно пытались добиться разрешения на представления комедии. В ноября 1857 года, воспользовавшись временным отъездом генерал-губернатора Н. Н. Муравьева, запрещенная цензурой пьеса была сыграна в Иркутском театре и немедленно снята с репертуара после возвращения начальства.*
См.: Театр. 1956. № 11
Императорский Александринский театр. Фото сер. XIX в.
Императорский Малый театр. Фото сер. XIX в.
Только в 1860 году, после публикации второй редакции пьесы, император Александр II, благосклонно отнесшийся к автору понравившейся ему «Грозы», разрешил постановку комедии на сцене Императорских театров. К репетициям, искаженной цензурой пьесы, приступили почти одновременно два театра: Александринский в Петербурге и Малый в Москве.
Премьера на сцене Александринского театра состоялась 16 января 1861 года, в бенефис известной актрисы Ю. Н. Линской. Роли исполняли: Большов — Ф. А. Бурдин, Аграфена Кондратьевна — Н. П. Воронова, Липочка — Е. М. Левкеева-1, Подхалюзин — П. В. Васильев-2, Устинья Наумовна — Ю. Н. Линская, Рисположенский — П. И. Зубров, Фоминишна — П. К. Громова, Тишка — И. Ф. Горбунов, Квартальный — А. А. Волков.

На премьере присутствовал Островский, специально приехавший в Петербург. Бурные аплодисменты зрителей и вызовы автора начались уже после второго действия и продолжались в течение всего спектакля.

Премьера на сцене Малого театра в Москве состоялась 31 января 1861 г., в бенефис П. М. Садовского. Роли исполняли: Большов — М. С. Щепкин, Аграфена Кондратьевна — С. П. Акимова, Липочка — В. В. Бороздина 1-я, Подхалюзин — П. М. Садовский, Устинья Наумовна — Е. В. Бороздина 2-я, Рисположенский — В. И. Живокини, Фоминишна — Е. М. Кавалерова, Тишка — М. П. Садовский, Квартальный — Н. П. Витнебен.

Спектакль превзошёл все ожидания публики! Восторгам не было конца, драматурга вызывали три раза на поклоны.

В. В. Самойлов в роли Рисположенского в спектакле «Свои люди — сочтемся» Александринского театра 1881 г. Копия Э. О. Визеля с автозарисовки В. В. Самойлова. Из фондов СПбГМТМИ.

С 1881 г. благодаря ходатайству брата драматурга М. Н. Островского, бывшего в то время министром государственных имуществ, пьеса была разрешена к представлению (но не в народных театрах) по тексту первой редакции.

М. И. Писарев в роли Большова и В. Н. Андреев-Бурлак в роли Подхалюзина. Театр «Близ памятника Пушкину» (Москва). 1881 г.

В Москве разрешение на постановку без цензурных искажений было дано частному театру «Близ памятника Пушкину» (Пушкинскому театру) основанному А. А. Бренко. Премьера спектакля, поставленного, по существу, самим автором, присутствовавшем на всех репетициях пьесы, состоялась 30 апреля 1881 г. Роль купца Большова исполнил М. И. Писарев, Подхалюзина — В. Н. Андреев-Бурлак.

«Вызовы автора начались с первого действия, однако он упорно отказывался выходить на них до конца пьесы. Когда же, после четвёртого акта, по окончании комедии, вызовы возобновились с ещё большей настойчивостью, чем раньше, и Островский показался на сцене, окруженный всеми участвующими, мгновенно вся публика, как один человек, поднялась со своих мест. Гром оглушительных аплодисментов и неистовых "браво" огласил зал. В один момент вся сцена была засыпана цветами. Большой золотой венок появился над рампой. Стоном застонал театр <…> Вызовам и овациям, думалось, не будет конца. Публика ликовала. Она справляла поистине большой и знаменательный литературный праздник», — вспоминал М. И. Писарев.*
Писарев М. И. К материалам для биографии А. Н. Островского // Островский А. Н. Полное собрание сочинений. Т. 10. Санкт-Петербург, 1909. С. XXXVIII.
С этих пор пьеса навсегда вошла в репертуар Русского театра в этой редакции и до наших дней история мнимого банкротства купца Большова остается столь же актуальной.
Адаптация сюжета

Телеспектакли

Фильмы