СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ
Действие второе
Контора в доме Большова. Прямо дверь, на левой стороне лестница наверх.
Т И Ш К А (со щёткой на авансцене). Эх, житьё, житьё! Вот чем свет тут ты полы мети! А моё ли дело полы мести! У нас все не как у людей! У других-то хозяев коли уж мальчишка, так и живет в мальчиках* — стало быть при лавке присутствует. А у нас то туда, то сюда, целый день шаркай по мостовой как угорелый. Скоро руку набьешь, держи карман-то. У добрых-то людей для разгонки держат дворника, а у нас он с котятами на печке лежит либо с кухаркой проклажается, а на тебе спросится. У других все-таки вольготность есть; иным часом проштрафишься што либо ошто*, по малолетствию тебе спускается; а у нас — коли не тот, так другой, коли не сам, так сама задаст вытрепку; а то вот приказчик Лазарь, а то вот Фоминишна, а то вот… всякая шваль над тобой командует. Вот она жисть-то какая анафемская! А уж это чтобы урваться когда из дому, с приятелями в три листика*, али в пристенок* сразиться — и не думай лучше! Да уж и в голове-то, правда, не то! (Лезет на стул коленками и смотрит в зеркало.) Здравствуйте, Тихон Савостьяныч! Как вы поживаете? Все ли вы слава богу? А ну, Тишка, выкинь коленце. (Делает гримасу.) Вот оно что! (Другую.) Эвось оно как… (Хохочет.)
Тишка и Подхалюзин (крадется и хватает его за ворот).
П О Д Х А Л Ю З И Н. А это ты, чертёнок, что делаешь?
Т И Ш К А. Что? известно что! Пыль стирал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Языком-то стирал! Что ты за пыль на зеркале нашел! Покажу я тебе пыль! Ишь, ломается! А вот я тебе заклею подзатыльника, так ты и будешь знать.
Т И Ш К А. Будешь знать! Да было бы ещё за что?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за то, что за что! Поговоришь, так и увидишь, за что! Вот пикни ещё!
Т И Ш К А. Да, пикни ещё! Я ведь и хозяину скажу, не что возьмёшь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Хозяину скажу!.. Что мне твой хозяин… Я, коли на то пошло… хозяин мне твой!.. На то ты и мальчишка, чтоб тебя учить, а ты думал что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать. Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам огни, и воды, и медные трубы прошел.
Т И Ш К А. Знаем, что прошёл.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Цьщ, дьяволёнок! (Замахивается.)
Т И Ш К А. Накось, попробуй! Нешто не скажу, ей-богу, скажу!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что ты скажешь-то, чёртова перечница!
Т И Ш К А. Что скажу? А то, что лаешься!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Важное кушанье! Ишь ты, барин какой! Подитко-сь! Был Сысой Псоич?
Т И Ш К А. Известно, был.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да ты, чертёнок, говори толком! Зайти, что ль, хотел?
Т И Ш К А. Зайти хотел!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так ты сбегай на досуге.
Т И Ш К А. Рябиновки, что ли?
Эскиз костюма Тишки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, рябиновки. Надо Сысоя Псоича, попотчевать. (Дает деньги.) Купи полштофа*, а сдачу возьми уж себе на пряники. Только ты, смотри, проворней, чтобы не хватились!
Т И Ш К А. Стриженая девка косы не заплетёт. Так начну порхать — живым манером.
Тишка уходит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. (один). Вот беда-то! Вот она где беда-то пришла на нас! Что теперь делать-то? Ну, плохо дело! Не миновать теперь несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то при чём буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил, служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить надо? Товаром, что ли? Вот векселя велел продать (вынимает и считает), тут, должно быть, попользоваться будет можно. (Ходит по комнате.) Говорят, надо совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведёт, а ты свою статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится. Хм! Ведь залезет эдакая фантазия в голову человеку! Конечно, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, и, можно сказать, каких в свете нет, а ведь этот жених её теперича не возьмёт, скажет, денег дай! А денег где взять? И уж не быть ей теперь за благородным, потому денег нет. Рано ли, поздно ли, а придется за купца отдавать! (Ходит молча.) А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови не жалел. Конечно, мол, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, да ведь и я, Самсон Силыч, не лыком шит, сами изволите видеть, имею капиталец и могу кругом себя ограничить на этот предмет. Отчего не отдать за меня? Чем я не человек? Ни в чём не замечен, к старшим почтителен! Да при всем том, как заложили мне Самсон Силыч дом и лавки, так и закладной-то можно пугнуть. А знамши-то характер Самсона Силыча, каков он есть, — это и очень может случиться. У них такое заведение: коли им что попало в голову, уж ничем не выбьешь оттедова. Всё равно как в четвертом году захотели бороду обрить: сколько ни просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали, — нет, говорит, после опять отпущу, а теперь поставлю на своем, взяли да и обрили. Так вот и это дело: потрафь я по них, или так взойди им в голову — завтра же под венец, и баста, и разговаривать не смей. Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого* спрыгнуть можно!
Эскиз декорации «Контора» в спектакле «Свои люди — сочтемся» Кемеровского областного театра драмы им. А. В. Луначарского. 1964 г. Художник Н. А. Касаткина. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Подхалюзин и Тишка
Т И Ш К А (входит со штофом). Вот он я пришёл!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Послушай, Тишка, Устинья Наумовна здесь?
Т И Ш К А. Там наверху. Да и стракулист* идет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так ты поставь водку-то на стол и закусочки достань.
Тишка ставит водку и достает закуски, потом уходит.
Подхалюзин и Рисположенский
П О Д Х А Л Ю З И Н. А, наше вам-с!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. К вам, батюшка Лазарь Елизарыч, к вам! Право. Думаю, мол, мало ли что, может, что и нужно. Это водочка у вас? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. Что-то руки стали трястись по утрам, особенно вот правая; как писать что, Лазарь Елизарыч, так все левой придерживаю. Ей-богу! А выпьешь водочки, словно лучше. (Пьёт.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же это у вас руки трясутся?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й (садится к столу). От заботы, Лазарь Елизарыч, от заботы, батюшка.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! А я так полагаю от того, что больно народ грабите. За неправду Бог наказывает.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Эх, хе, хе… Лазарь Елизарыч! Где нам грабить! Делишки наши маленькие Мы, как птицы небесные, по зёрнышку клюём.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Будешь и по мелочам, коли взять-то негде. Ну ещё не то, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит — тятенька, дай, другой говорит — тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик* надобно, то, другое! А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к Воскресенским воротам* с Бутырок-то*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А зачем ходишь-то: кому просьбишку изобразишь*, кого в мещане припишешь*. Иной день и полтины серебром домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. (Пьёт.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарь Елизарычу, не даст ли он мне деньжонок что-нибудь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за какие же это провинности-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за какие провинности! Вот уж грех, Лазарь Елизарыч! Нешто я вам не служу? По гроб слуга, что хотите заставьте. А закладную-то вам выхлопотал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ведь уж вам заплачено! И толковать-то вам об одном и том же не приходится!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Это точно, Лазарь Елизарыч, заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность-то меня одолела.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Бедность одолела! Это бывает-с. (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть-с: девать некуда. (Кладет бумажник на стол.)
Эскиз костюма Рисположенского к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Малого театра (Москва). 1929 г. Художник Д. Н. Кардовский. Из фондов Музея-заповедника им. А. Н. Островского «Щелыково».
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто лишние? Небось, шутите?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Окромя всяких шуток-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А коли лишние, так отчего же бедному человеку не помочь. Вам Бог пошлет за это.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А много ли вам требуется?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Дайте три целковеньких*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что так мало-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, дайте пять.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы просите больше.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, уж коли милость будет, дайте десять.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять-с! Так, задаром?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как задаром! Заслужу, Лазарь Елизарыч, когда-нибудь сквитаемся.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Всё это буки-с*. Улита едет, да когда-то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам Самсон Силыч обещали за всю эту механику?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Стыдно сказать, Лазарь Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не возьмет, ей-богу, вот хоть приценитесь подите.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, так вот что, Сысой Псоич, я вам дам две тысячи-с… за этот же самый предмет-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Благодетель вы мой, Лазарь Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто серебром теперь же-с, а остальные после, по окончании всего этого происшествия-с.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну вот, как за эдаких людей и богу не молить! Только какая-нибудь свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!
Подхалюзин и Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это уж на что же-с! Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходи в акурате, — попал на эту точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч, маленький, что ли, я! Пора понимать!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и эрестрик* этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдёт на эту штуку. Вот она какая статья-то.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы нам теперича с этим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. То есть насчёт несостоятельности, Лазарь Елизарыч?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе... то есть дом с лавками… эдак… дом-то… хе, хе, хе…
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдёмте ко мне-с. Тишка!
Те же и Тишка
Тишка хочет убирать водку.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты ещё мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше её с собой возьмём.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж пореши ты её нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то её понапрасну. Другие в её пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж её томить-то.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Сама всё это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.
Рисположенский, Подхалюзин и Тишка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка* какая мычуся. А ведь и проминовать* ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек — живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит — всё я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, — от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой*, где и побольше перевалится, — известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.
Ф О М И Н И Ш Н А. Что говорить, матушка, что говорить!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Садись, Фоминишна, — ноги-то старые, ломаные.
Ф О М И Н И Ш Н А. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело: с богатым мужиком, что с чёртом, не скоро сообразишь.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на-поди. Страсти да и только: посуду колотит… «У! — говорит, — такие вы и эдакие, убью сразу!»
Фоминишна и Устинья Наумовна. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
Ф О М И Н И Ш Н А. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то — Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдёшь домой-то, так заверни ко мне, — я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Зайду, серебряная, зайду.
Подхалюзин входит.
Эскиз декорации «Лестница и контора» к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Устинья Наумовна и Подхалюзин
П О Д Х А Л Ю З И Н. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Здравствуй, живая душа, каково попрыгиваешь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что нам делается-с. (Садится.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Мамзельку, коли хочешь, высватаю!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Покорно благодарствуйте, нам пока не требуется.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да, есть-таки около того-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, а коли есть, так и слава тебе господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой, — прямо и тащи ко мне.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так вы его и жените?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Так я женю. Отчего ж не женить, и не взвидишь, как женю.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это дело хорошее-с. А вот теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто повадились?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А тебе что за печаль! Зачем бы я ни ходила. Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты что за спрос?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да так-с, не напрасно ли ходите-то?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как напрасно? С чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ко, какого жениха нашла. Благородный, крестьяне есть, и из себя молодец.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За чем же дело стало-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ни за чем не стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там обвертим, да и вся недолга.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Обвертите, попробуйте, — задаст он вам после копоти.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ты, здоров ли, яхонтовый?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы увидите!
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. До вечера не дожить; ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж об этом-то вы не извольте беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да что ты знаешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что знаем-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори, — нужды нет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Анафема хочу быть, коли скажу — руку даю на отсечение.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то же-с. Уговор лучше денег-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да что ты, белены, что ль, объелся?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не объелись! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сказать-то было нечего, по тому самому, что я и сам-то недавно узнал-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж теперь поздно, бралиянтовый!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он, неровен час, и чепчик помнет.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ничего не помнет-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да и девку-то раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с: происхождения не благородного.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну вот видите ли — за купцом-то быть ей гораздо пристойное.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет*, и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А что, ведь и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то. А почём вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да уж это кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете — можно обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Точно так-с. Уж будьте покойны! А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдётесь, — другой подумает, генеральша какая.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А что ты думаешь, да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой* не зальёшь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Давай задаток! Была не была!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Говорю вам, из живых сошьём. Уж что толковать!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе всё отлепартую*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне — водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!
Входит Тишка.
Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.
Уходят.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».
Т И Ш К А (садится к столу и вынимает из кармана деньги). Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку* выиграл, да третёвось* хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)
Голос Фоминишны за сценой: «Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?»
Т И Ш К А. Что там еще у вас?
«Дома, что ли-ча, Лазарь?»
Был, да весь вышел!
«Да куда ж он делся-то, господи?»
Фоминишна сходит с лестницы.
Да что там у вас?
Ф О М И Н И Ш Н А. Да ведь Самсон Силыч приехал, да никак хмельной.
Т И Ш К А. Фю! попались!
Ф О М И Н И Ш Н А. Беги, Тишка, за Лазарем, голубчик, беги скорей!
Тишка бежит.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идёт-то?
Ф О М И Н И Ш Н А. Да никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идёт, а ты уж, голубушка, здесь посиди.
Стук в двери и голос Самсона Силыча: «Эй, отоприте, кто там?» Аграфена Кондратьевна скрывается.
Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!
Б О Л Ь Ш О В (за дверями). Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?
Ф О М И Н И Ш Н А. Ах, голубчик ты мой! Ах, я мымра* слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.
Самсон Силыч входит.
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
Фоминишна и Большов
Б О Л Ь Ш О В. Стряпчий* был?
Ф О М И Н И Ш Н А. А стряпали, батюшка, щи с солониной*, гусь жареный, драчена*.
Б О Л Ь Ш О В. Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!
Ф О М И Н И Ш Н А. Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала.
Б О Л Ь Ш О В. Пошла вон! (Садится.)
Фоминишна идёт в двери; Подхалюзин и Тишка входят.
Ф О М И Н И Ш Н А (возвращаясь). Ах, я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти. Холодной-то поросёнок совсем из ума выскочил.
Эскиз декорации «Лестница» к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Подхалюзин, Большов и Тишка
Б О Л Ь Ш О В. Убирайся к свиньям!
Фоминишна уходит.
(К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?
П О Д Х А Л Ю З И Н (Тишке). Говорили тебе, кажется!
Тишка уходит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Был-с!
Б О Л Ь Ш О В. Говорил ты с ним?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит — объявиться несостоятельным.
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, объявиться, так объявиться — один конец.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, деньги заплатить? Да с чего же ты это взял? Да я лучше всё огнём сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не плательщик.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.
Б О Л Ь Ш О В. А тебе что за дело? Не твое было. Ты старайся только — от меня забыт не будешь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не нуждаюсь я ни в чём после вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фальш сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.
Б О Л Ь Ш О В. А что такое произойти может? Я один в ответе.
Большов и Подхалюзин. Художник П. М. Боклевский. Из фондов СПбГТБ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.
Б О Л Ь Ш О В. Полно, так ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Позвольто-с: ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да на всё семейство эдакая мораль пойдёт, а ещё, пожалуй, и имение-то всё отнимут*: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)
Б О Л Ь Ш О В. Да об чем же ты плачешь-то?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю — в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен — горами шатает.
Б О Л Ь Ш О В. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля Божия, против её не пойдёшь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это точно, Самсон Силыч! А всё-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то, — и оглобли назад поворотил.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Я, Самсон Силыч, не выдумал, — вы спросите Устинью Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.
Б О Л Ь Ш О В. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не родной, — а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег ещё дают-с, а он ломается да важничает, — ну есть ли в нём душа после всего этого?
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу — сердце у меня не такое.
Б О Л Ь Ш О В. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, ещё такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.
Липочка. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это всё равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как чёрт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с…
Б О Л Ь Ш О В. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..
Б О Л Ь Ш О В. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблён ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.
Б О Л Ь Ш О В. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.
Б О Л Ь Ш О В. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца родного… Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.
Б О Л Ь Ш О В. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю, ночь думаю… то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет… Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..
Б О Л Ь Ш О В. Да чего же нельзя-то, дура-голова?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу, — где же мне с суконным-то рылом-с*?
Б О Л Ь Ш О В. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове, — а тебе ума-то не занимать стать, этим добром Бог наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня глядеть-то не захотят-с!
Б О Л Ь Ш О В. Важное дело! Не плясать же мне по её дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдёт. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю*. Ты со мной-то толкуй.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Б О Л Ь Ш О В. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя счастливым сделать!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного? Да накажи меня Бог!.. Да что я за скотина!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а дочь любишь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Изныл весь-с! Вся дута-то у меня перевернулась давно-с!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, а коли душа перевернулась, так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, нашей Маланьей.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, за что жалуете? Но стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.
Б О Л Ь Ш О В. Ну её, физиономию! А вот я на тебя всё имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще как пожалеют-то-с!
Б О Л Ь Ш О В. Ну, ты ступай теперь в город, а ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник А. Ф. Черняков. Из фондов Музея изобразительных искусств Республики Карелия.
