А. Н. Островский
СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ
комедия в 4 действиях
Действие четвёртое
В доме Подхалюзина богато меблированная гостиная.
Явление первое
Олимпиада Самсоновна сидит у окна в роскошном положении; на ней шелковая блуза, чепчик последнего фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом. Тишка за ним обдергивает и охорашивает.
Т И Ш К А. Ишь ты, как оно пригнато, в самый раз!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А что, Тишка, похож я на француза? А? Да издали погляди!
Т И Ш К А. Две капли воды.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идтить-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да вы, Лазарь Елизарыч, танцевать не умеете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то — важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцевать.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же, Алимпияда Самсоновна-с! Надать купить, надать-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А мне новую мантелью* принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же-с, непременно поедем-с; и в Парк* поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! Трубку!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А что, Тишка, похож я на француза? А? Да издали погляди!
Т И Ш К А. Две капли воды.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идтить-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да вы, Лазарь Елизарыч, танцевать не умеете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то — важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцевать.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же, Алимпияда Самсоновна-с! Надать купить, надать-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А мне новую мантелью* принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же-с, непременно поедем-с; и в Парк* поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! Трубку!
Тишка уходит.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
(Садится подле Олимпиады Самсоновны.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! Пущай себе смотрят.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же! Помилуйте-с! С нашим удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да что же вам сказать?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что-нибудь скажите — так, малость самую-с. Мне всё равно-с!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ком ву зет жоли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А это что такое-с?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как вы милы!
П О Д Х А Л Ю З И Н (вскакивает со стула). Вот она у нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!
Т И Ш К А. Устинья Наумовна пришла.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зачем её ещё черт принес!
Молчание.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как же! Помилуйте-с! С нашим удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Да что же вам сказать?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что-нибудь скажите — так, малость самую-с. Мне всё равно-с!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ком ву зет жоли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А это что такое-с?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как вы милы!
П О Д Х А Л Ю З И Н (вскакивает со стула). Вот она у нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!
Входит Тишка с трубкой.
Т И Ш К А. Устинья Наумовна пришла.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зачем её ещё черт принес!
Тишка уходит.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник Н. А. Высоцкий. 1956 г. Из фондов Музейного комплекса имени Ивана Яковлевича Словцова.
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник Н. А. Высоцкий. 1956 г. Из фондов Музейного комплекса имени Ивана Яковлевича Словцова.
Явление второе
Те же и Устинья Наумовна.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как живёте-можете, бралиянтовые?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вашими молитвами, Устинья Наумовна, вашими молитвами.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ах, какой ты вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идёт. Рада не рада — нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али ещё осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Есть тот грех, Устинья Наумовна, есть тот грех!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. То-то же: какую я тебе сударушку подсдобила!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Много довольны, Устинья Наумовна, много довольны.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ещё б не доволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много еще модного-то напроказила?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Не так чтобы много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вашими молитвами, Устинья Наумовна, вашими молитвами.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ах, какой ты вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идёт. Рада не рада — нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али ещё осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Есть тот грех, Устинья Наумовна, есть тот грех!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. То-то же: какую я тебе сударушку подсдобила!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Много довольны, Устинья Наумовна, много довольны.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ещё б не доволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много еще модного-то напроказила?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Не так чтобы много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.
Эскиз костюма Устиньи Наумовны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Известное дело, жемчужная, нельзя ж комиссару без штанов: хоть худенькие, да голубенькие. А каких же больше настряпала — шерстяных али шёлковых?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Разных — и шерстяных и шёлковых; да вот недавно креповое* с золотом сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Сколько ж всего-то-навсего у тебя, изумрудная?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А вот считай; подвенечное блондовое* на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом, — это семь; три атласных* да три грогроновых* — это тринадцать; гроденаплевых* да гродафриковых* семь — это двадцать; три марселиновых*, два муслинделиновых*, два шинероялевых* — много ли это? — три да четыре семь, да двадцать — двадцать семь; крепрашелевых* четыре — это тридцать одно. Ну там еще кисейных*, буфмуслиновых* да ситцевых* штук до двадцати; да там блуз* да капотов* — не то девять, не то десять. Да вот недавно из персидской* материи сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ишь ты, бог с тобой, сколько нагородила. А ты поди-ко выбери мне какое пошире из гродафриковых.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию; пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. На какого мне жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на атласном, так и быть.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ну и атласные тоже — как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень — понимаешь? А из крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Разных — и шерстяных и шёлковых; да вот недавно креповое* с золотом сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Сколько ж всего-то-навсего у тебя, изумрудная?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. А вот считай; подвенечное блондовое* на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом, — это семь; три атласных* да три грогроновых* — это тринадцать; гроденаплевых* да гродафриковых* семь — это двадцать; три марселиновых*, два муслинделиновых*, два шинероялевых* — много ли это? — три да четыре семь, да двадцать — двадцать семь; крепрашелевых* четыре — это тридцать одно. Ну там еще кисейных*, буфмуслиновых* да ситцевых* штук до двадцати; да там блуз* да капотов* — не то девять, не то десять. Да вот недавно из персидской* материи сшила.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ишь ты, бог с тобой, сколько нагородила. А ты поди-ко выбери мне какое пошире из гродафриковых.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию; пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. На какого мне жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на атласном, так и быть.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Ну и атласные тоже — как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень — понимаешь? А из крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.
Эскиз костюма Олимпиады Самсоновны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ну, давай трепрашельчатое! Твое взяло, бралиянтовая! Поди отпирай шкап.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я сейчас, подожди немножко.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Подожду, золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.
Что же это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как можно забыть-с, помним! (Вынимает, бумажник и даёт ей ассигнацию.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж это такое, алмазный?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто целковых-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как так сто целковых? Да ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не жирно ли будет, неравно облопаетесь?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты, курицын сын, шутить, что ли, со мной вздумал? Я, брат, и сама дама разухабистая.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да за что вам деньги-то давать? Диво бы за дело за какое!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я сейчас, подожди немножко.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Подожду, золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.
Олимпиада Самсоновна уходит.
Что же это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как можно забыть-с, помним! (Вынимает, бумажник и даёт ей ассигнацию.)
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж это такое, алмазный?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сто целковых-с!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Как так сто целковых? Да ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что-о-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ты мне полторы тысячи обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не жирно ли будет, неравно облопаетесь?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты, курицын сын, шутить, что ли, со мной вздумал? Я, брат, и сама дама разухабистая.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да за что вам деньги-то давать? Диво бы за дело за какое!
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. За дело ли, за безделье ли, а давай, — ты сам обещал!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что я обещал! Я обещал с Ивана Великого прыгнуть, коли женюсь на Алимпияде Самсоновне, — так и прыгать?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты думаешь, я на тебя суда не найду? Велика важность, что ты купец второй гильдии, я сама на четырнадцатом классе сижу, какая ни на есть, все-таки чиновница*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да хоть бы генеральша — мне все равно; я вас и знать-то не хочу, — вот и весь разговор.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ан врешь не весь: ты мне еще соболий салоп обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Соболий салоп. Что ты оглох, что ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Соболий-с! Хе, хе, хе…
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, соболий! Что ту смеешься-то, что горло-то пялишь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще рылом не вышли-с в собольих-то салопах ходить!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Мало ли что я обещал! Я обещал с Ивана Великого прыгнуть, коли женюсь на Алимпияде Самсоновне, — так и прыгать?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж ты думаешь, я на тебя суда не найду? Велика важность, что ты купец второй гильдии, я сама на четырнадцатом классе сижу, какая ни на есть, все-таки чиновница*.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да хоть бы генеральша — мне все равно; я вас и знать-то не хочу, — вот и весь разговор.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Ан врешь не весь: ты мне еще соболий салоп обещал.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с?
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Соболий салоп. Что ты оглох, что ли?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Соболий-с! Хе, хе, хе…
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Да, соболий! Что ту смеешься-то, что горло-то пялишь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Еще рылом не вышли-с в собольих-то салопах ходить!
Олимпиада Самсоновна выносит платье и отдает Устинье Наумовне.
Эскиз грима Подхалюзина к спектаклю «Свои люди - сочтемся». Государственного академический театр драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Эскиз декорации «Уголок комнаты» в доме Подхалюзиных к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
Явление третье
Те же и Олимпиада Самсоновна.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Что ж это вы в самом деле — ограбить меня, что ли, хотите?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабёж, а ступайте с богом, вот и всё тут.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж ты гнать меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами, — сейчас видно: мещанская-то кровь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! Скажите пожалуйста!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А коли так, я и смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не соглашусь! Кругом обегу тридцать вёрст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и то в эту улицу не заверну. Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в тартарары, коли меня здесь увидите!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы, тётенька, легонько; а то мы и за квартальным* пошлем.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж я вас, золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с званием-чином… Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабёж, а ступайте с богом, вот и всё тут.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж ты гнать меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами, — сейчас видно: мещанская-то кровь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Так-с! Скажите пожалуйста!
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. А коли так, я и смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не соглашусь! Кругом обегу тридцать вёрст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и то в эту улицу не заверну. Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в тартарары, коли меня здесь увидите!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы, тётенька, легонько; а то мы и за квартальным* пошлем.
У С Т И Н Ь Я Н А У М О В Н А. Уж я вас, золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с званием-чином… Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)
Олимпиада Самсоновна. Художник П. М. Боклевский.
Из фондов Музея истории российской литературы им. В. И. Даля.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ишь ты, расходилась дворянская-то кровь! Ах ты, господи! Туда же чиновница! Вот пословица-то говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах ты, господи! Вот и смотри на неё, дама какая!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Охота вам была, Лазарь Елизарыч, с ней связываться!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да помилуйте, совсем несообразная женщина!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А (глядит в окно) Никак тятеньку из ямы выпустили — посмотрите, Лазарь Елизарыч!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ну, нет-с: из ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, его в конкурс выписывали*, так отпросился домой… Маменька-с! Аграфена Кондратьевна! Тятенька идет-с!
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Явление четвёртое
Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Где он? Где он?! Родные вы мои, голубчики вы мои!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, здравствуйте, наше почтение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!
Б О Л Ь Ш О В. Полно, жена, перестань!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.
Б О Л Ь Ш О В. Оно точно, дочка, не бог знает что, а все-таки отец твой в яме сидит.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, сидят и лучше нас с вами.
Б О Л Ь Ш О В. Сидят-то сидят, да каково сидеть-то! Каково по улице-то идти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И лица-то нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, тятенька, Бог милостив! Всё перемелется — мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?
Целуются.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тятенька, здравствуйте, наше почтение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!
Б О Л Ь Ш О В. Полно, жена, перестань!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что это вы, маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.
Б О Л Ь Ш О В. Оно точно, дочка, не бог знает что, а все-таки отец твой в яме сидит.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, сидят и лучше нас с вами.
Б О Л Ь Ш О В. Сидят-то сидят, да каково сидеть-то! Каково по улице-то идти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. И лица-то нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, тятенька, Бог милостив! Всё перемелется — мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ленинградского передвижного драматического театра. 1938 г. Художник И. С. Белицкий. Из фондов СПбГТБ.
Б О Л Ь Ш О В. Да что: на сделку согласны. Что, говорят, тянуть-то, — ещё возьмешь ли, нет ли, а ты что-нибудь чистыми дай, да и бог с тобой.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же не дать-с! Надать дать-с! А много ли, тятенька, просят?
Б О Л Ь Ш О В. Просят-то двадцать пять копеек.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это, тятенька, много-с!
Б О Л Ь Ш О В. И сам, брат, знаю, что много, да что ж делать-то? Меньше не берут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы десять копеек, так бы ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные расходы.
Б О Л Ь Ш О В. Я так-то говорил, да и слышать не хотят.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зазнались больно! А не хотят они осемь копеек в пять лет?
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, Лазарь, придется и двадцать пять дать, ведь мы сами прежде так предлагали.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же, тятенька-с! Ведь вы тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами рассудите: по двадцати пяти копеек денег много. Вам, тятенька, закусить чего не угодно ли-с? Маменька! Прикажите водочки подать да велите самоварчик поставить, уж и мы, для компании, выпьем-с. — А двадцать пять копеек много-с!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего же не дать-с! Надать дать-с! А много ли, тятенька, просят?
Б О Л Ь Ш О В. Просят-то двадцать пять копеек.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Это, тятенька, много-с!
Б О Л Ь Ш О В. И сам, брат, знаю, что много, да что ж делать-то? Меньше не берут.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Как бы десять копеек, так бы ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные расходы.
Б О Л Ь Ш О В. Я так-то говорил, да и слышать не хотят.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Зазнались больно! А не хотят они осемь копеек в пять лет?
Б О Л Ь Ш О В. Что ж, Лазарь, придется и двадцать пять дать, ведь мы сами прежде так предлагали.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да как же, тятенька-с! Ведь вы тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами рассудите: по двадцати пяти копеек денег много. Вам, тятенька, закусить чего не угодно ли-с? Маменька! Прикажите водочки подать да велите самоварчик поставить, уж и мы, для компании, выпьем-с. — А двадцать пять копеек много-с!
Большов. Художник П. М. Боклевский. Из фондов
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сейчас, батюшка, сейчас! (Уходит.)
Б О Л Ь Ш О В. Да что ты мне толкуешь-то: я и сам знаю, что много, да как же быть-то? Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог* переместят: так рад будешь и полтину дать. От одного страма-то не знаешь, куда спрятаться.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой! Кушай, батюшко, кушай! Чай, тебя там голодом изморили!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Кушайте, тятенька! Не взыщите, чем Бог послал!
Б О Л Ь Ш О В. Спасибо, Лазарь! Спасибо! (Пьёт.) Пей-ко сам.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За ваше здоровье! (Пьёт.) Маменька! Не угодно ли-с? Сделайте одолжение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшко, до того ли мне теперь! Эдакое божеское попущение! Ах ты, господи боже мой! Ах ты, голубчик ты мой!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, маменька, Бог милостив, как-нибудь отделаемся! Не вдруг-с!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Дай-то Господи! А то уж и я-то, на него глядя, вся измаялась.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, как же, Лазарь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять копеечек, извольте, дам-с, как говорили.
Б О Л Ь Ш О В. А пятнадцать-то где же я возьму? Не из рогожи ж мне их шить.
Б О Л Ь Ш О В. Да что ты мне толкуешь-то: я и сам знаю, что много, да как же быть-то? Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог* переместят: так рад будешь и полтину дать. От одного страма-то не знаешь, куда спрятаться.
Аграфена Кондратьевна с водкой; Тишка сносит закуску и уходит.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Голубчик ты мой! Кушай, батюшко, кушай! Чай, тебя там голодом изморили!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Кушайте, тятенька! Не взыщите, чем Бог послал!
Б О Л Ь Ш О В. Спасибо, Лазарь! Спасибо! (Пьёт.) Пей-ко сам.
П О Д Х А Л Ю З И Н. За ваше здоровье! (Пьёт.) Маменька! Не угодно ли-с? Сделайте одолжение!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. А, батюшко, до того ли мне теперь! Эдакое божеское попущение! Ах ты, господи боже мой! Ах ты, голубчик ты мой!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Э, маменька, Бог милостив, как-нибудь отделаемся! Не вдруг-с!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Дай-то Господи! А то уж и я-то, на него глядя, вся измаялась.
Б О Л Ь Ш О В. Ну, как же, Лазарь?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Десять копеечек, извольте, дам-с, как говорили.
Б О Л Ь Ш О В. А пятнадцать-то где же я возьму? Не из рогожи ж мне их шить.
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Я, тятенька, не могу-с. Видит Бог, не могу-с!
Б О Л Ь Ш О В. Что ты, Лазарь, что ты! Да куда ж ты деньги-то дел?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы извольте рассудить: я вот торговлей завожусь, домишко отделал. Да выкушайте чего-нибудь, тятенька! Вот хоть мадерцы*, что ли-с! Маменька! Попотчуйте тятеньку.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, Самсон Силыч! Кушай! Я тебе, батюшко, пуншик* налью!
Б О Л Ь Ш О В (пьет). Выручайте, детушки, выручайте!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, тятенька, изволите говорить, куда я деньги дел? Как же-с? Рассудите сами: торговать начинаем, известное дело, без капитала нельзя-с, взяться нечем; вот домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое. Сами извольте рассудить! Об детях подумать надо.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, нельзя же нам самим ни при чём остаться. Ведь мы не мещане какие-нибудь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, тятенька, извольте рассудить: нынче без капитала нельзя-с, без капитала-то немного наторгуешь.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила — свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?
Б О Л Ь Ш О В. Что вы! Что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро. Люди ли вы?..
Б О Л Ь Ш О В. Что ты, Лазарь, что ты! Да куда ж ты деньги-то дел?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да вы извольте рассудить: я вот торговлей завожусь, домишко отделал. Да выкушайте чего-нибудь, тятенька! Вот хоть мадерцы*, что ли-с! Маменька! Попотчуйте тятеньку.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Кушай, батюшко, Самсон Силыч! Кушай! Я тебе, батюшко, пуншик* налью!
Б О Л Ь Ш О В (пьет). Выручайте, детушки, выручайте!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вот вы, тятенька, изволите говорить, куда я деньги дел? Как же-с? Рассудите сами: торговать начинаем, известное дело, без капитала нельзя-с, взяться нечем; вот домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое. Сами извольте рассудить! Об детях подумать надо.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Что ж, тятенька, нельзя же нам самим ни при чём остаться. Ведь мы не мещане какие-нибудь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Вы, тятенька, извольте рассудить: нынче без капитала нельзя-с, без капитала-то немного наторгуешь.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила — свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?
Б О Л Ь Ш О В. Что вы! Что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро. Люди ли вы?..
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Известное дело, тятенька, люди, а не звери же.
Б О Л Ь Ш О В. Лазарь! Да ты вспомни те, ведь я тебе все отдал, все дочиста; вот что себе оставил, видишь! Ведь я тебя мальчишкой в дом взял, подлец ты бесчувственный! Поил, кормил вместо отца родного, в люди вывел. А видел ли я от тебя благодарность какую? Видел ли? Вспомни то, Лазарь, сколько раз я замечал, что ты на руку не чист! Что ж? Я ведь не прогнал тебя, как скота какого, не ославил на весь город. Я тебя сделал главным приказчиком, тебе я все свое состояние отдал, да тебе же, Лазарь, я отдал и дочь-то своими руками. А не случись со мною этого попущения, ты бы на нее и глядеть-то не смел.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, я всё это очень хорошо чувствую-с!
Б О Л Ь Ш О В. Чувствуешь ты! Ты бы должен все отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить. Да не прошу я этого, не надо мне; ты заплати за меня только, что теперь следует.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего бы не заплатить-с, да просят цену, которую совсем несообразную.
Б О Л Ь Ш О В. Да разве я прошу! Я из-за каждой вашей копейки просил, просил, в ноги кланялся, да что же мне делать, когда не хотят уступить ничего?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Мы, тятенька, сказали вам, что больше десяти копеек дать не можем, — и толковать об этом нечего.
Б О Л Ь Ш О В. Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый чёрт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный мост* да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.
Б О Л Ь Ш О В. Лазарь! Да ты вспомни те, ведь я тебе все отдал, все дочиста; вот что себе оставил, видишь! Ведь я тебя мальчишкой в дом взял, подлец ты бесчувственный! Поил, кормил вместо отца родного, в люди вывел. А видел ли я от тебя благодарность какую? Видел ли? Вспомни то, Лазарь, сколько раз я замечал, что ты на руку не чист! Что ж? Я ведь не прогнал тебя, как скота какого, не ославил на весь город. Я тебя сделал главным приказчиком, тебе я все свое состояние отдал, да тебе же, Лазарь, я отдал и дочь-то своими руками. А не случись со мною этого попущения, ты бы на нее и глядеть-то не смел.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Помилуйте, тятенька, я всё это очень хорошо чувствую-с!
Б О Л Ь Ш О В. Чувствуешь ты! Ты бы должен все отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить. Да не прошу я этого, не надо мне; ты заплати за меня только, что теперь следует.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Отчего бы не заплатить-с, да просят цену, которую совсем несообразную.
Б О Л Ь Ш О В. Да разве я прошу! Я из-за каждой вашей копейки просил, просил, в ноги кланялся, да что же мне делать, когда не хотят уступить ничего?
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Мы, тятенька, сказали вам, что больше десяти копеек дать не можем, — и толковать об этом нечего.
Б О Л Ь Ш О В. Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый чёрт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный мост* да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.
Эскиз костюма Подхалюзина к спектаклю «Свои люди — сочтемся». 1940-е гг. Художник Н. Е. Айзенберг. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Все молчат. Большов пьёт.
А вы подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне Ильинка-то* теперь за сто верст покажется. Вы подумайте только, каково по Ильинке-то идти. Это все равно, что грешную душу дьяволы, прости господи, по мытарствам тащат. А там мимо Иверской*, как мне взглянуть-то на нее, на матушку?.. Знаешь, Лазарь, Иуда — ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было? А там присутственные места*, уголовная палата*… Ведь я злостный — умышленный… ведь меня в Сибирь сошлют. Господи!.. Коли так не дадите денег, дайте Христа ради! (Плачет.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, что вы, тятенька? Полноте! Бог милостив! Что это вы? Поправим как-нибудь. Всё в наших руках!
Б О Л Ь Ш О В. Денег надо, Лазарь, денег. Больше нечем поправить. Либо денег, либо в Сибирь.
П О Д Х А Л Ю З И Н. И денег дадим-с, только бы отвязались! Я, так и быть, еще пять копеечек прибавлю.
Б О Л Ь Ш О В. Эки года! Есть ли в вас христианство? Двадцать пять копеек надо, Лазарь!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Нет, это, тятенька, много-с, ей-богу много!
Б О Л Ь Ш О В. Змеи вы подколодные! (Опускается головой на стол.)
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Варвар ты, варвар! Разбойник ты эдакой! Нет тебе моего благословения! Иссохнешь ведь и с деньгами-то, иссохнешь, не доживя веку. Разбойник ты, эдакой разбойник!
Эскиз костюма Большова к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Ирбитского драматического театра им. А. Н. Островского. 2020 г. Художник В. А. Моор. Из фондов Ирбитского музея изобразительных искусств.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Полноте, маменька, бога-то гневить! Что это вы клянете нас, не разобрамши дела-то! Вы видите, тятенька захмелел маненько, а вы уж и на-поди.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, маменька, молчали бы лучше! А то вы рады проклять в треисподнюю. Знаю я: вас на это станет. За то вам, должно быть, и других детей-то Бог не дал.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама ты молчи, беспутная! И одну-то тебя Бог в наказание послал.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. У вас все беспутные — вы одни хороши. На себя-то посмотрели бы, только что понедельничаете*, а то дня не пройдет, чтоб не облаять кого-нибудь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ишь ты! Ишь ты! Ах-ах-ах!.. Да я прокляну тебя на всех соборах!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Проклинайте, пожалуй!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да! Вот как! Умрёшь, не сгниешь! Да!..
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Очень нужно!
Б О Л Ь Ш О В (встаёт). Ну, прощайте, дети.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, тятенька, посидите! Надобно же как-нибудь дело-то кончить!
Б О Л Ь Ш О В. Да что кончать-то? Уж я вижу, что дело-то кончено. Сама себя раба бьёт, коли не чисто жнёт! Ты уж не плати за меня ничего: пусть что хотят со мной, то и делают. Прощайте, пора мне!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Уж вы, маменька, молчали бы лучше! А то вы рады проклять в треисподнюю. Знаю я: вас на это станет. За то вам, должно быть, и других детей-то Бог не дал.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Сама ты молчи, беспутная! И одну-то тебя Бог в наказание послал.
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. У вас все беспутные — вы одни хороши. На себя-то посмотрели бы, только что понедельничаете*, а то дня не пройдет, чтоб не облаять кого-нибудь.
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ишь ты! Ишь ты! Ах-ах-ах!.. Да я прокляну тебя на всех соборах!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Проклинайте, пожалуй!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Да! Вот как! Умрёшь, не сгниешь! Да!..
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Очень нужно!
Б О Л Ь Ш О В (встаёт). Ну, прощайте, дети.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что вы, тятенька, посидите! Надобно же как-нибудь дело-то кончить!
Б О Л Ь Ш О В. Да что кончать-то? Уж я вижу, что дело-то кончено. Сама себя раба бьёт, коли не чисто жнёт! Ты уж не плати за меня ничего: пусть что хотят со мной, то и делают. Прощайте, пора мне!
Эскиз костюма Липочки к спектаклю «Свои люди — сочтемся». Художник В. Н. Говоров. Из фондов Ивановского областного художественного музея.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Прощайте, тятенька! Бог милостив — как-нибудь обойдётся!
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, жена!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Прощай, батюшко Самсон Силыч! Когда к вам в яму-то пущают?
Б О Л Ь Ш О В. Не знаю!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я наведаюсь: а то умрешь тут, не видамши-то тебя.
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, дочка! Прощайте, Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски. По гуляньям это, по балам — дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна, что есть клетки с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит с Аграфеной Кондратьевной.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Алимпияда Самсоновна-с! Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с! Нешто поехать самому поторговаться с кредиторами! Аль не надо-с? Он-то сам лучше их разжалобит. А? Аль ехать? Поеду-с! Тишка!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как хотите, так и делайте — ваше дело.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тишка!
Подай старый сертук, которого хуже нет.
А то подумают; богат, должно быть, в те поры и не сговоришь.
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, жена!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Прощай, батюшко Самсон Силыч! Когда к вам в яму-то пущают?
Б О Л Ь Ш О В. Не знаю!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Ну, так я наведаюсь: а то умрешь тут, не видамши-то тебя.
Б О Л Ь Ш О В. Прощай, дочка! Прощайте, Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски. По гуляньям это, по балам — дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна, что есть клетки с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит с Аграфеной Кондратьевной.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Эх, Алимпияда Самсоновна-с! Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с! Нешто поехать самому поторговаться с кредиторами! Аль не надо-с? Он-то сам лучше их разжалобит. А? Аль ехать? Поеду-с! Тишка!
О Л И М П И А Д А С А М С О Н О В Н А. Как хотите, так и делайте — ваше дело.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Тишка!
Входит.
Подай старый сертук, которого хуже нет.
Тишка уходит.
А то подумают; богат, должно быть, в те поры и не сговоришь.
Большов с женой у Подхалюзина и Олимпиады Самсоновны. Художник П. М. Боклевский. Из фондов Музея-заповедника А. Н. Островского «Щелыково».
Эскиз декорации к спектаклю «Свои люди — сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник М. С. Варпех. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
Явление пятое
Те же, Рисположенский и Аграфена Кондратьевна.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Вы, матушка, Аграфена Кондратьевна, огурчиков еще не изволили солить?
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Нет, батюшко! Какие теперь огурчики! До того ли уж мне? А вы посолили?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же, матушка, посолили. Дороги нынче очень; говорят, морозом хватило. Лазарь Елизарыч, батюшка, здравствуйте. Это водочка? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем это вы к дам пожаловали, не слыхать ли?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе!.. Какой вы шут-с-ник, Лазарь Елизарыч! Известное дело, за чем!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем бы это, желательно знать-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. За деньгами, Лазарь Елизарыч, за деньгами! Кто за чем, а я все за деньгами!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж вы за деньгами-то больно часто ходите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да как же не ходить-то, Лазарь Елизарыч, когда вы по пяти целковых даете. Ведь у меня семейство.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, вам не по сту* же давать.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А уж отдали бы зараз, так я бы к вам и не ходил.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вы ни уха, ни рыла не смыслите, а ещё хапанцы* берете. За что вам давать-то!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за что? — Сами обещали!
А Г Р А Ф Е Н А К О Н Д Р А Т Ь Е В Н А. Нет, батюшко! Какие теперь огурчики! До того ли уж мне? А вы посолили?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как же, матушка, посолили. Дороги нынче очень; говорят, морозом хватило. Лазарь Елизарыч, батюшка, здравствуйте. Это водочка? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Аграфена Кондратьевна уходит с Олимпиадой Самсоновной.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем это вы к дам пожаловали, не слыхать ли?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Хе, хе, хе!.. Какой вы шут-с-ник, Лазарь Елизарыч! Известное дело, за чем!
П О Д Х А Л Ю З И Н. А за чем бы это, желательно знать-с?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. За деньгами, Лазарь Елизарыч, за деньгами! Кто за чем, а я все за деньгами!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да уж вы за деньгами-то больно часто ходите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Да как же не ходить-то, Лазарь Елизарыч, когда вы по пяти целковых даете. Ведь у меня семейство.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж, вам не по сту* же давать.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А уж отдали бы зараз, так я бы к вам и не ходил.
П О Д Х А Л Ю З И Н. То-то вы ни уха, ни рыла не смыслите, а ещё хапанцы* берете. За что вам давать-то!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за что? — Сами обещали!
Эскиз костюма Аграфены Кондратьевны к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Второго драматического театра Группы советских войск в Германии (Потсдам). 1951 г. Художник С. Я. Лагутин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Сами обещали! Ведь давали тебе — попользовался, ну и будет, пора честь знать.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как пора честь знать? Да вы мне ещё тысячи полторы должны.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Должны! Тоже должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за мошенничество? За труды, а не за мошенничество!
П О Д Х А Л Ю З И Н. За труды!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, да там за что бы то ни было, а давайте деньги, а то документ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с? Документ! Нет, уж это после придите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так что ж, ты меня грабить что ли, хочешь с малыми детьми?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабеж! А ведь возьми еще пять целковых, да и ступай с богом.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как пора честь знать? Да вы мне ещё тысячи полторы должны.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Должны! Тоже должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Как за мошенничество? За труды, а не за мошенничество!
П О Д Х А Л Ю З И Н. За труды!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ну, да там за что бы то ни было, а давайте деньги, а то документ.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Чего-с? Документ! Нет, уж это после придите.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Так что ж, ты меня грабить что ли, хочешь с малыми детьми?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что за грабеж! А ведь возьми еще пять целковых, да и ступай с богом.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься!
Тишка входит.
П О Д Х А Л Ю З И Н. А что же ты со мной сделаешь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Язык-то у меня некупленый.
Эскиз грима Рисположенского к спектаклю «Свои люди - сочтемся» Государственного академического театра драмы (Петроград). Постановка не осуществлена. 1923 г. Художник Б. М. Кустодиев. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ж ты, лизать, что ли, меня хочешь?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, не лизать, а добрым людям рассказывать.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Об чем рассказывать-то, купоросная душа! Да кто тебе поверит-то ещё?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Кто поверит? Погляди-тко ты на себя.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит? Кто поверит? А вот увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои, да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит меня, разбойник, грабит! Нет, ты погоди! Ты увидишь! Грабить не приказано!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что увидать-то?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот что увидишь! Постой еще, постой, постой! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Погоди!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Погоди да погоди! Уж я и так ждал довольно. Ты полно пужать-то: не страшно.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты думаешь, мне никто не поверит? Не поверит? Ну, пускай обижают! Я… я вот что сделаю: почтеннейшая публика!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ты! Что ты! Очнись!
Т И Ш К А. Ишь ты, с пьяных-то глаз куда лезет!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой!.. Почтеннейшая публика! Жена, четверо детей — вот сапоги худые!..
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, не лизать, а добрым людям рассказывать.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Об чем рассказывать-то, купоросная душа! Да кто тебе поверит-то ещё?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит?
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да! Кто поверит? Погляди-тко ты на себя.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Кто поверит? Кто поверит? А вот увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои, да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит меня, разбойник, грабит! Нет, ты погоди! Ты увидишь! Грабить не приказано!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Да что увидать-то?
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. А вот что увидишь! Постой еще, постой, постой! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Погоди!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Погоди да погоди! Уж я и так ждал довольно. Ты полно пужать-то: не страшно.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты думаешь, мне никто не поверит? Не поверит? Ну, пускай обижают! Я… я вот что сделаю: почтеннейшая публика!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Что ты! Что ты! Очнись!
Т И Ш К А. Ишь ты, с пьяных-то глаз куда лезет!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Постой, постой!.. Почтеннейшая публика! Жена, четверо детей — вот сапоги худые!..
Зарисовка В. Н. Рудина в роли Рисположенского в спектакле «Свои люди - сочтемся» ТЮЗа (Москва). 1932 г. Художник И. И. Мексин. Из фондов ГЦТМ им. А.А.Бахрушина.
П О Д Х А Л Ю З И Н. Все врет-с! Самый пустой человек-с! Полно ты, полно… Ты прежде на себя-то посмотри, ну куда ты лезешь!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пусти! Тестя обокрал! И меня грабит… Жена, четверо детей, сапоги худые!
Т И Ш К А. Подметки подкинуть можно!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты что? Ты такой же грабитель!
Т И Ш К А. Ничего-с, проехали!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах! Ну, что ты мораль-то эдакую пущаешь!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ты погоди! Я тебе припомню! Я тебя в Сибирь упеку!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не верьте, все врет-с! Так-с, самый пустой человек-с, внимания не стоящий! Эх, братец, какой ты безобразный! Ну, не знал я тебя — ни за какие бы благополучия и связываться не стал.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что, взял, а! Что, взял! Вот тебе, собака! Ну, теперь подавись моими деньгами, чёрт с тобой! (Уходит.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Какой горячий-с! (К публике.) Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врёт. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем, милости просим! Малого ребенка пришлете — в луковице не обочтём.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Пусти! Тестя обокрал! И меня грабит… Жена, четверо детей, сапоги худые!
Т И Ш К А. Подметки подкинуть можно!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Ты что? Ты такой же грабитель!
Т И Ш К А. Ничего-с, проехали!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Ах! Ну, что ты мораль-то эдакую пущаешь!
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Нет, ты погоди! Я тебе припомню! Я тебя в Сибирь упеку!
П О Д Х А Л Ю З И Н. Не верьте, все врет-с! Так-с, самый пустой человек-с, внимания не стоящий! Эх, братец, какой ты безобразный! Ну, не знал я тебя — ни за какие бы благополучия и связываться не стал.
Р И С П О Л О Ж Е Н С К И Й. Что, взял, а! Что, взял! Вот тебе, собака! Ну, теперь подавись моими деньгами, чёрт с тобой! (Уходит.)
П О Д Х А Л Ю З И Н. Какой горячий-с! (К публике.) Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врёт. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем, милости просим! Малого ребенка пришлете — в луковице не обочтём.
Сысой Псоич Рисположенский. Художник П. М. Боклевский. Из фондов ГИМ.
Эскиз фрагмента занавеса к спектаклю «Свои люди — сочтемся» Алтайского краевого театра драмы им. В. М. Шукшина. 2000 г. Художник О. Г. Смагина. Из фондов Музея истории литературы, искусства и культуры Алтая.
Арбатский — владелец известной экипажной мастерской в Москве. Экипажи его работы славились элегантностью и прочностью.
Мателья (мантилийка, мантилья) — короткая, не доходящая до колен, накидка без рукавов. Модный предмет женского гардероба.
Сокольники — ближайшая в Москве дачная местность (ныне находится в черте города). Название свое получила от сокольников, обучавших на Соколином дворе соколов для царской охоты XVI–XVII вв. Обширный Сокольничий парк с начала XIX в. стала излюбленным местом гулянья москвичей. Особенно многолюдным гулянье бывало 1-го мая, на котором московские богачи щеголяли своими лошадьми и экипажами. В продолжении летнего сезона «лучшее общество», оставшееся на лето в Москве, считало своим долгом бывать на гулянии в Сокольниках по пятницам.
Имеется в виду Петровский парк — одно из ближайших и излюбленных публикой мест загородных гуляний, где царили очень вольные нравы. Парк был разбит в 1831 г., а в центре его был устроен Летний театр. Одним из мест гуляний был знаменитый ресторан «Яр», находящийся в Петровском парке.
Креп в переводе с французского (crêpe) и латинского (crispus) языков означает шероховатый, волнистый. Это группа тканей, в основном шёлковых, с особым креповым эффектом и видимой рельефной поверхностью. Все креповые ткани имеют выраженную зернистую структуру. Эту зернистость легко определить визуально и тактильно, она шероховатая на ощупь. Платья из них прекрасно драпировались и почти не мялись, а цвет имели насыщенный, устойчивый к выцветанию. При всей своей плотности и тонкости, платья из креповых тканей были довольно тяжелыми.
Блонды — род шёлковых кружев желтоватого цвета.
Атласная ткань — плотная шелковая или полушелковая ткань, обладающая гладкой лицевой поверхностью с характерным блеском. В XIX в. это была дорогая ткань, поэтому не все могли себе позволить приобрести это роскошное полотно. Гладкость и блеск платья из атласной ткани — беспроигрышный вариант для нарядных изделий на выход. Его выбирают для пошива вечерних платьев, праздничных юбок, свадебных нарядов и костюмов. Часто применялась для пошива красивых подкладок, подходящих для пальто или плаща, для элегантных аксессуаров: галстуков, шляп, перчаток.
Грогрон (гро-гро) — дорогая высококачественная гладкокрашеная шёлковая ткань в XIX в. «Гро» (фр. gros) в составных названиях тканей означал наличие в них шёлка. В XIX веке существовало достаточно много видов шёлковых тканей с «гро» в названии, например: гродафрик («африканский»), гроденапль («неаполитанский»), гродетур («турский»), гродерьен, гродешин («китайский»), гробарре, гродеберлен («берлинский»), гродефлоранс («флорентийский»). В большинстве случаев различия между всеми этими «гро» были невелики и обуславливались маркетинговыми стратегиями торговцев. В газете «Молва» в 1831 году писали: «Шёлковые ткани для шляпок переменили несколько названий: летний гро, восточный гро, ост-индский гро, в существе своём одна и та же материя, известная под названием гроденапль». Тем не менее, некоторые шелка типа гро отличались характером орнамента, цветом, шириной полотна. На грогрон, прослывший самой дорогой из гро-тканей, отбирали только самое лучшее шёлковое сырье — крупные неповреждённые коконы шелковичного червя, дающие самую длинную шёлковую нить. Благодаря высокому качеству сырья и очень плотному кручению пряжи грогрон был значительно легче по весу других сортов шёлковых тканей. Одежда из грогрона однозначно говорила о благосостоянии её владелицы.
Грандепаль (фр. gros de Naples — «шёлк из Неаполя») — плотная гладкокрашеная шёлковая ткань. В России гроденапль обрёл особую популярность в первой трети XIX в., из него кроили отделку на дамские платья и зимние капоты для прогулок в экипажах и даже лёгкую изящную женскую обувь. Из плотного гроденапля, помимо одежды, производили также дамские шляпки и мужские цилиндры.
Гродафрик (gros d'Afrique —«африканский шёлк») — шёлковая ткань с крупными растительными узорами. Чуть шероховатый гродафрик, ткавшийся из нитей разной длины, был более доступным и шел не только на одежду, но и на обивку мебели. В журнале «Молва» в 1831 году о нём писали: «Он весьма красив по разнообразиию узоров и цветов».
Марселиновая ткань — тонкая, но очень плотная и прочная, как правило, одноцветная ткань, сделанная из шерстяной или шëлковой пряжи, одна из разновидностей тафты. Материал широко и активно использовался в пошиве платьев, штор, домашнего текстиля. Впервые марселин стали производить во Франции, в Марселе. Его производство было дорогим, поэтому такое платье указывало на благосостояние владелицы. Обычно эту мягкую ткань выпускали одноцветной, но бывала она и с цветочными узорами. Ко времени действия пьесы марселин уже выходил из моды.
В начале XIX века платья из муслина — тонкой ткани, название которой происходит от города Мосул, — особенно белые, были безумно модными.При изготовлении муслина могли использовать разную пряжу – и хлопок, и шерсть, и лён и шёлк. Муслинделин – это разновидность муслина. Ткань шерстяная, тонкая, немного рыхлая. Два муслинделиновых платья Олимпиады Самсоновны – относительно скромные, дневные, с длинными рукавами. Они могли быть и гладкими, и с набивным рисунком. Несмотря на относительную простоту, муслинделин был хорош: благодаря своей мягкости он драпировался красивыми складками, что немаловажно в эпоху широких юбок. Он хорошо подходил для популярной отделки платьев — всевозможных оборок, узеньких рюш и широких воланов. Эта ткань хорошо впитывала влагу и была приятна на ощупь.
Шинерояль и всевозможные «шине» — это ткани, где яркий узор выглядит немного размытым. А само слово произошло от фр. «Chine» («Китай»). Такая ткань могла быть как шерстяной, так и хлопковой. Реклама 1851 года гласила: «Платья шине, затканныя и пестрыя для утренних и вечерних выездов». И шинерояль, — это «королевский шине». Близок по пластическим свойствам к кисие.
Крепрашелевая ткань, входящая в группа креповых тканей, в основном шёлковых, с особой рельефной поверхностью, была золотисто бежевого цвета и ассоциировалась с актрисами.
Кисея – вид хлопчатобумажной ткани, легкой, просвечивающей и тонкой. Из нее шили легкие наряды, кисейные платья, практически невесомые, как для домашнего обихода, так и для торжественных случаев. В XIX в. изготавливалась цветной, узорчатой и покрывалась вышитыми орнаментами.
Буфмуслин (от фр. bouffe-mousseline) — тончайшая ткань из хлопчатобумажных нитей, разновидность кисеи. Из этого нежного и изысканного материала шили женские платья в период с XVII и до середины XIX в. Из этой тонкой полупрозрачной ткани изготавливали утреннюю домашнюю одежду — кофты-матине, пеньюары, чепчики. Их также отделывали ручной вышивкой. А «платья на выход» из кисеи и буфмуслина, обязательно на плотном чехле носили только совсем юные девушки.
Ситец — лёгкая хлопчатобумажная гладкоокрашенная или набивная ткань полотняного переплетения. Ситец пользовался огромной популярностью в России, в том числе и в купеческой среде XIX в. : яркие расцветки, относительная дешевизна ткани, легкость, плотность и прочность полотна — позволяли шить не только одежду, но и широко использовать этот материал в домашнем обиходе и интерьере.
Блуза — верхняя часть костюма свободного кроя с рукавами. Блуза чаще всего была элементом домашнего костюма, могла одеваться под сарафан, капот.
Капот — женская верхняя одежда широкого покроя для домашнего употребления.
Персидская материя — сорт пестрой льняной материи.
Устинья Наумовна гордо называет себя чиновницей 14-го ранга, имя в виду, что она жена коллежского регистратора —низшего гражданского чина в России.
Квартальный надзиратель или просто квартальный — с 1782 года до середины XIX века должностное лицо городской полиции в Российской империи. Надзирал за порядком в определённом квартале города.
Конкурс — собрание заимодавцев для рассмотрения дел несостоятельного должника. В конкурс поступало всё имущество должника для распределения между заимодавцами. В конкурсе, кроме лиц, избранных заимодавцами из своей среды, принимали участие приглашённые адвокаты, канцелярские работники и проч., что требовало конкурсных расходов. «В конкурс выписывали» — вызывали из долговой тюрьмы в собрание заимодавцев.
Острог — тюрьма.
Мадера — креплёное вино, которое производится на португальском острове Мадейра. В XVIII и XIX веках одним из основных импортёров мадеры выступала Российская империя. Потребители ценили мадеру за предельную неприхотливость в отношении условий хранения и транспортировки. Ценилось также то обстоятельство, что только это вино способно сохранять свои потребительские свойства в течение многих месяцев после вскрытия бутылки. Под мадерой так же понималось дешёвые российские подделки под дорогое заграничное вино. иногда мадеру «заправляли её беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки». (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: в 23 т. Т. 7. кн.1. Москва, 2012. С. 72).
Пуншик, пунш — алкогольный напиток из рома, вскипяченного с сахаром, водой и фруктовыми добавками.
Каменный мост — Большой Каменный мост через Москва-реку вблизи Кремля.
Ильинка — одна из главных торговых улиц Москвы.
Иверская — часовня с иконой Иверской Божьей Матери у Воскресенских ворот в Москве.
Присутственное место — название правительственного учреждения.
Уголовная палата — палата уголовного суда, высшая судебная инстанция.
Понедельничать — соблюдать пост и в понедельник, помимо среды и пятницы (дней, установленных для этого православной церковью).
Сто
Хапницы — взятки (от хапать — брать).
- Текст публикуется по изданию: Островский А. Н. Полное собрание сочинений и писем: в 18 т. / редкол. : И. А. Овчинина (гл. ред.) и др. Т. 1. Сочинения. 1843-1854. /ред. тома Ю. В. Лебедев, И. А. Овчинина, В. В. Тихомиров. Кострома: Костромаиздат, 2018. — С. 45 - 112.
- Портреты действующих лиц пьесы взяты из иллюстраций художника П. М. Боклевского.
- Комментарии к тексту по материалам «Словаря к пьесам А. Н. Островского» Н. С. Ашукина, С. И. Ожегова, В. А. Филиппова (Москва: ВЕСТА, 1993. 248 с.).
